Содержание:

Введение

Первая часть. Основная посылка

Вторая часть. Пространство различения между субъективной реальностью и объективной реальностью природы

§1 Понимание человеком объективной цели своей деятельности — есть процесс преодоления им пространства различия, пролегающего между ним и объективной реальностью природы.

§2 Пространство различения субъективной и объективной реальностей в явлении сосуществования объективной реальности природы и мира сотворенный человеком.

§3 Явление самоосновности человека в ряде сугубо “человеческих” феноменов.

Третья часть. Цель деятельности человека

§1 Выделение “внутренней” цели деятельности человека в качестве определяющей эту деятельность.

§2 Необходимость априорного основания для практической реализации “внутренней” цели деятельности субъекта. Парадокс предустановленного выбора.

Четвертая часть. Возможность реализации своеволия “другого”, как необходимое условие реализации собственного своеволия

Заключение

Введение. Данная статья посвящена решению простого, по сути, вопроса: необходимо показать, что поведение животного и деятельность человека — понятия принципиально отличные.
Интуиция подсказывает, что строительство птицей гнезда или берлоги медведем не равнозначно строительству дома человеком и, тем более, не равнозначно построению им храма Василия Блаженного. Цель данной работы — развернуть эту интуицию в логически непротиворечивый конструкт.
Работа подобного рода наталкивается на существенное и вместе с тем характернейшее затруднение, связанное с особенностью используемых нами языковых конструкций[1].
Доказательство принципиального отличия деятельности человека от поведения животного основывается на том, что человек является самоосновной онтологической единицей, а животное нет. Но, оказывается, что все используемые нами языковые конструкции “уже” имплицированы самоосновностью. Для описания природы мы вынуждены пользоваться самоосновными конструкциями, потому что других у нас просто нет; но, это совершенно неправомерно по отношению к природным реалиям.
Уже то, что мы даем животному название и этим самым выделяем его как такового из природного контекста, является неправомочным актом, — реальное выделение животного из привычной для него среды обитания приведет к его гибели. Животное может рассматриваться только как “растворенное” в природном единстве. Между животным и средой обитания нет зазора, и, в этом смысле, даже такая простая фраза как “пришла осень, и птицы улетели на юг ” — является некорректной. Перелет птиц и есть осень; он является таким же “элементом”[2] осени, как: опадание листьев, уменьшение среднесуточной температуры, уменьшение продолжительности светового дня и т. д. Говоря “птица вьет гнездо”, мы предустанавливаем, что в период строительства гнезда птица и гнездо — это разные вещи. Уже самой фразой допускается свобода птицы от гнезда, как будто она может вить гнездо, а может и не вить его, передохнуть сезончик.
Доказывая принципиальное отличие деятельности человека от поведения животного, я испытываю примерно такое же затруднении, какое испытывал бы адвокат, которому нужно доказать невиновность своего подзащитного в убийстве собственной жены, называя его при этом в своей речи перед присяжными убийцей собственной жены.
Не имея возможности отделить животных от себя, мы можем отделить себя от животных, попытавшись понять, что именно мы делаем, когда делаем что-то.

Первая часть

Основная посылка.

В основании данной работы лежит постулат, согласно которому человек представляет собой самоосновную реальность, не выводимую откуда бы то ни было и не сводимую к действию природных механизмов. Соответственно, в мире допускается две сосуществующие реальности: объективная реальность природы и субъективная реальность человека.
Состояние самоосновности переживается человеком как возможность априорного своеволия. “Априорное” в том смысле, что возможность своеволия является исходным, а не искомым состоянием субъекта. Возможность своеволия — и есть то специфическое удовольствие, которое является истинной целью деятельности субъекта.

“…Ведь глуп человек феноменально. То есть он хоть вовсе не глуп, но уж зато неблагодарен так, что поискать другого, так и не найти. Ведь я нисколько не удивлюсь, если вдруг ни с того ни с сего среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен, с неблагодарной, или лучше сказать с ретроградной и насмешливою физиономией, упрет руки в боки и скажет нам всем: а что, господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного маху, ногой, прахом, единственно с той целью, чтоб все эти логарифмы отправились к черту и чтоб там опять по своей глупой воле пожить! Это еще ничего, но обидно то, что ведь непременно последователей найдет: так человек устроен. И все это от самой пустейшей причины, об которой бы, кажется, и упоминать не стоит: именно от того, что человек всегда и везде, кто бы он ни был, любит действовать так, как хотел, а вовсе не так как повелевает ему разум и выгода, хотеть же можно и против собственной выгоды, а иногда и положительно должно (это уж моя идея).”
(Ф.М.Достоевский “Записки из подполья” гл.1 “Подполье” §7).

Животное — не является субъектом, соответственно, о деятельности животного как таковой строго говорить нельзя, так как, отсутствует тот, кто делает.

“…с муравейника достопочтенные муравьи начали, муравейником, наверно, и кончат, что приносит большую честь их постоянству и положительности. Но человек существо легкомысленное и неблаговидное и, может быть, подобно шахматному игроку, любит только один процесс достижения цели, а не саму цель. И, кто знает (поручиться нельзя), может быть, что и вся то цель на земле, к которой человечество стремится, только и заключается в одной этой беспрерывности процесса достижения, иначе сказать — в самой жизни, а не собственно в цели, которая, разумеется, должна быть не что иное, как дважды два четыре, то есть формула, а ведь дважды два четыре есть уже не жизнь, господа, а начало смерти. Одним словом, человек устроен комически; во всем этом, очевидно, заключается каламбур. Но дважды два четыре — все-таки вещь пренесносная. Дважды два четыре — ведь это, по моему мнению, только нахальство-с. Дважды два четыре смотрит фертом, стоит поперек вашей дороги руки в боки и плюется. Я согласен, что дважды два четыре превосходная вещь; но если уже все хвалить, то и дважды два пять премилая иногда вещица.”
(Ф.Достоевский “Записки из подполья”, часть 1 “Подполье”, гл. 9)

Любое животное является таким же абсолютно предсказуемым процессом природы как, например, река или дерево. Мы же не можем сказать, что дерево делает тот природный процесс, который мы называем деревом. Между деревом и развитием дерева нет зазора. Строго говоря, деревом мы называем дление определенного природного явления, а не его дискретные состояния. Мы можем зафиксировать определенный момент данного явления у себя в голове, на картине или фотографии. Но, назвать изображенное на фотографии деревом мы можем только в том случае, если знаем, что фотография отобразила именно дление природного явления. Если же это не так, и изображенное является искусно сделанной бутафорией, то мы скажем, что это не дерево, а бутафория, опять же имея в виду дление определенного природного процесса (бутафория, как и дерево, есть определенный природный процесс).
Животное является таким же длением природного явления, как и дерево; в этом смысле, гнездо, построенное птицей, как и листья на дереве, являются определенным моментом этого дления. Строго, природное явление, которое мы незаконно называем «сорока», называется «сорочья жизнь». В этой «жизни» сорока не является субъектом, ее как таковой нет, соответственно, нет и продукта ее деятельности. Другое дело, что мы хотим видеть в ней субъекта, и неосознанно реализуем наше желание, наделяя ее свободой выбора.

Вторая часть

Пространство различения между субъективной реальностью и объективной реальностью природы.

Во второй части я покажу наличие пространства различения между субъективной и объективной реальностями.

«Кант выявил вневременной, то есть независимый от смены состояний, от прогресса, от знания, внемыслительный характер самой бытийственой основы человеческого существования, или нравственности, поскольку нравственность есть обобщенная, или выделяющая, характеристика существования человеческого феномена как такового….мы всегда внутри тавтологии нравственности…Никакой прогресс цивилизации, прогресс науки и техники, не имеет отношения к узнаванию себя в качестве человеческого существа. Узнавание тавтологично. Мы узнаем себя вне времени в том смысле, что узнавание относится к тому, внутри чего нет смены состояний и последовательности их.
Между Я и «существую» нет интервала…Внутри нельзя ничего посадить, нельзя расчленить, нельзя вообразить никакой смены и последовательности ego cogito и ego cum. » (Мамардашвили. 1997)[1]

• §1 Понимание человеком объективной цели деятельности — есть процесс преодоления им пространства различия, пролегающего между ним и объективной реальностью природы.

В процессе человеческой деятельности реализуется не объективная цель этой деятельности, а ее субъективное понимание. Цель деятельности существует только как понятая человеком и только в таком качестве реализуется.
Процесс понимания с необходимостью имеет предпосылкой — непонимание, преодоление которого и есть, собственно, процесс понимания. Между человеком и объективной целью его деятельности пролегает полоса непонимания или, другими словами, полоса отсутствия(!) понимания. Данной «отсутствие» — это явление пространства различения человека и объективной реальности природы.
В процессе своей деятельности человек реализует субъективную цель, то есть объективную цель, понятую им “по-своему”. Особенно хорошо справедливость данного тезиса видна при решении человеком проблем межличностного взаимодействия.
Иллюзия того, что правильное понимание имеет объективную природу, может сложиться в силу того, что объективная реальность, трансформируемая человеком в процессе своей деятельности, предъявляет субъекту определенные требования, в качестве условия своей трансформации. Выступая в роли жесткого критерия правильности понимания, требования трансформируемости создают иллюзию того, что и само понимание должно быть объективным с необходимостью. Это, однако, неверно, так как понимание может быть и неправильным — нереализуемым в объективной действительности. А то, что узнать ошибочно понимание или нет, можно только после попытки его реализации, говорит о том, что не только неправильное понимание, но и правильное понимание имеет субъективную природу.
Говоря о принципиально субъективном характере процесса понимания, необходимо акцентировать внимание на том, что субъективность понимания не означает его хаотичности. Другими словами, понимая что-либо “по-своему”, человек имеет на то свои основания, игнорировать которые не представляется возможным. Особенно хорошо это видно при решении человеком проблем своего межличностного взаимодействия.
Как показывает психоаналитическая практика, даже самая абсурдная установка индивидуума несет функцию защиты, являясь возможностью вытеснения им своих патогенных переживаний. Это позволяет говорить о том, что даже заранее нереализуемая цель деятельности субъективно целесообразна. Акцент в данном случае стоит на том, что неправильное понимание не есть “плохое” понимание: из того, что понимание нереализуемо в объективной действительности не следует отсутствие в нем субъективных оснований.

• §2 Пространство различения субъективной и объективной реальностей в явлении сосуществования объективной реальности природы и мира сотворенный человеком.

“ Жить — разве это не значит желать быть чем-то другим, нежели природа? Разве жизнь не состоит в желании оценивать, предпочитать, быть несправедливым, быть ограниченным, быть отличным от прочего? Если же предположить, что ваш императив “жить согласно с природой” означает в сущности то же самое, что “жить согласно с жизнью”, то каким же образом вы не могли бы этого сделать? К чему создавать принцип из того, что сами вы являете собою и чем вы должны быть” (Ф. Ницше)[2]

Представляется возможным говорить об одновременном и независимом сосуществовании мира, созданного человеком, и мира природы. Данные миры, принципиально отличаясь друг от друга, существуют как бы “параллельно”, разделенные собственным усилием человека.
Принципиальным отличием этих миров является их возможность к самосуществованию. Природа, очевидно, не нуждается для своего существования в помощи человека, тогда как мир, созданный человеком, сам существовать не может. Если мысленно убрать человека из сотворенного им мира, то, очевидно, что природа постепенно ассимилирует созданное человеком, воссоздаст исходное единство своих взаимосвязей.
Несмотря на то, что мир, сотворенный человеком, сам существовать не может, он существует, и мы не можем игнорировать некого парадокса сосуществования противоположностей: природы и мира, сотворенного человеком. Сады цветут зимой (в оранжереях), вода орошает безводную пустыню, тигры катаются на кабанах (в цирке), корабли плавают через ледовые поля, и в хоккей на льду играют летом и т. д. Таким образом, мы должны констатировать и возможность сосуществования данных противоположностей. И очевидно данной возможностью является собственное усилие субъекта. Существование мира, сотворенного субъектом, зависит от данного усилия, и таким образом имеет его в качестве своего основания.
Очевидно было бы неправомерно говорить, что собственное усилие субъекта противопоставлено природе, то есть имеет деструктивное начало по отношению к ней. Орошение пустыни основано скорее на стремлении субъекта к утверждению своего представления о том ,как “должно быть”, нежели на желании сделать назло природе. Данный акцент призван подчеркнуть самоосновность деятельности человека, то есть независимость субъективных оснований от действия природных механизмов.
Представляется верным, что существование сотворенного субъектом мира вопреки действию естественных природных механизмов, то есть, некая противопоставленность двух миров, является доказательством собственного характера усилия субъекта, то есть несводимости данного усилия к действию естественных природных механизмов.

§3 Проявление пространства различия субъекта и объективной реальности природы в ряде сугубо “человеческих” феноменов.

Страх перед смертью. ( Кириллов Петру Верховенскому) “ Я хочу лишить себя жизни потому, что такая у меня мысль, потому, что я не хочу страха смерти, потому...потому, что вам нечего тут знать...”       
                             ( Ф.Достоевский  “Бесы”, часть 2, гл. 6)

Представляется возможным говорить о страхе перед смертью как об объективном переживании, т.е. переживании, присущем всем людям[1]. Страх перед смертью представляется первичным по отношению ко всевозможным вариантам влечения к смерти[2]. Фатальность данного переживания позволяет предположить, что источником страха перед смертью является некая онтологическая постоянная, присущая человеку как таковому. Очевидно, что животное борется за возможность своего физиологического функционирования. Однако нельзя сказать, что оно делает что-нибудь для продления своей жизни, преодоления некоего физиологического предела своего существования. Налицо естественность смерти, т. е. очевидно, что всё всегда умирает. Только человек не смирился с этой очевидностью, противопоставляя свое естество естеству природы.
Страх перед смертью может быть удовлетворительно представлен как переживание возможности собственного отсутствия: страх перед смертью - есть, по сути, страх перед собственным исчезновением. Переживание страха перед собственной смертью корректно звучит так: “ Меня НЕТ. Всё есть, а меня НЕТ” или  “Если я исчезну, то мир не изменится”.
Характерно, что возможность смерти переживается живым человеком, т. е., присутствующий переживает возможность собственного отсутствия. Строго мы не можем говорить о каком-либо отсутствии, налицо тотальность присутствия. Откуда мы можем знать, что нас может не быть? Или каким образом мы можем иметь опыт собственного отсутствия? Человек переживает себя только как присутствующего и не может пережить себя отсутствующим. Однако страх перед смертью говорит нам о том, что такое переживание не только возможно, но и фатально для каждого человека. Следовательно, существует и возможность для данного переживания.
Представляется верным, что возможностью для переживания собственного отсутствия является “несвязанное присутствие” субъекта, то есть одновременное и независимое сосуществование субъективной и объективной реальностей. Сосуществование объективной и субъективной реальности и дает субъекту возможность пережить зазор между двумя очевидностями, возможность заглянуть в ничто.

Человек - носитель того, чего в природе никогда не может быть. Переживание “отсутствующего присутствия”, переживание того, что не существует в природе, может быть продемонстрировано на целом ряде “человеческих” феноменов.
Как, например, можно слышать тишину или бояться будущего? Строго говоря, тишины, или отсутствия звука, в природе не существует ( в природе вообще нет никакого отсутствия). Как же можно слышать отсутствие? Данное противоречие решится, если рассматривать тишину, как отсутствие определенного звука. Человек выступает одновременно и как носитель отсутствующего в природе звука (носитель отсутствующего присутствия), и как свидетель данного отсутствия.
В аналогичной роли человек выступает как носитель страха[3] перед будущим. С одной стороны, будущее еще отсутствует, а с другой стороны, оно уже присутствует как причина страха. Данное противоречие разрешиться, если рассматривать будущее как отсутствие определенного события, отсутствие которого и переживается субъектом. Человек в данном случае также выступает в роли носителя отсутствующего присутствия.
Человек способен производить самосуществующие (автономно существующие) вещи. Тенденцию к созданию самосуществующих вещей можно без труда назвать одной из основных детерминант человеческой   деятельности, и если пока не удалось создать "вечный двигатель", то стремление к его созданию, в той или иной форме, никогда не покидало человечество. Однако, очевидно, что в природе нет самосуществующих элементов. Природа есть некое единство, тотальная взаимообусловленность. Любой элемент природы может рассматриваться как таковой, только будучи растворенным в окружающей действительности, о чем я уже говорил во введении. Очевидно, что человек не имеет возможности получить идею самосуществования созерцая природу. Откуда тогда, спрашивается, он ее взял? Возможно из себя. Можно предположить, что принцип “самосуществования”, реализуемый субъектом в своей деятельности, есть экспликация субъектом состояния самоосновности, присущего ему как таковому.

[1] Мне представляется обоснованным такой логический ход: инвариантный - значит объективный.
[2] Представляется верным рассматривать суицидальные тенденции как отстаивание определенной формы самосуществования ( жизни ), некое негативное утверждение своеволия.
[3] В данном случае акцент стоит на существовании определенного предожидания будущего,. То есть ожидание рассматривается как ожидание вполне определенных событий, и в этом смысле ожидание является предожиданием

В качестве предварительного итога. Обоснование принципиального отличия деятельности человека от деятельности животного, предложенное в данной работе, основывается на предположении наличия онтологического зазора между субъективной и объективной реальностями. Принципиальность отличия двух реальностей дает возможность существования у субъекта собственных целей деятельности, что, в свою очередь, подтверждает обоснованность тезиса Достоевского, видящего основным движущим фактором деятельности человека стремление к утверждению себя в качестве самоосновной, “право имеющей”, реальности.

В качестве предисловия к третьей части. Выводя птенцов, птица выводит птенцов; женщина же рожает ребенка для того, чтобы быть матерью. Как будет обращаться птица со своим потомством ,можно предсказать заранее, а какой матерью будет женщина, предсказать заранее не представляется возможным. Все женщины разные, разные они, в том числе, и как матери. Одни матери нежные и заботливые, другие холодные и эгоцентричные, одни демократичны в своем отношении к ребенку, другие деспотичны по отношению к нему. Однако, следует отметить, что разнообразие возможных вариантов отношения к ребенку не говорит о том, что женщина имеет возможность их выбора. Акцент в данном случае стоит на том, что поведение женщины в качестве матери символично для нее, то есть является проявлением ее “уже” сложившейся психической конституции. Именно поэтому выбор женщиной отношения к своему ребенку невозможен, как невозможен выбор собственной руки. В этой связи можно сказать, что отношение женщины к ребенку обусловлено некими ее внутренними причинами и имеет только косвенное отношение к развитию самого ребенка. Поведение матери безусловно закономерно, и в этом смысле - целесообразно; но данная целесообразность диктуется не теми проблемами, которые предстоит решить ее ребенку в будущем, а проблемами самой матери, решаемыми ею в настоящем.
В третьей главе, я попытаюсь показать, что внутренняя целесообразность поведения человека состоит в реализации им своеволия как некой экспликации состояния самоосновности, присущего субъекту как таковому.

Третья часть

Цель деятельности человека

§1 Выделение “внутренней” цели деятельности человека в качестве определяющей эту деятельность. Одним из теоретических положений, которое признается большинством психотерапевтических концепций является выделение “внутренних”( “бессознательных”; “подсознательных” ) целей деятельности человека в самостоятельную категорию.
"Внутренней целью” можно условно называть то, для чего производится человеком тот или иной продукт. Под "внешней целью" понимается рефлексия субъектом направленности собственной деятельности на создание некого объективного продукта. Например, если спросить у строителя, не прошедшего курс психоанализа: "Что ты делаешь?", то он ответит: “ Строю дом". Постройка дома и является "внешней" целью его деятельности, а то, для чего он строит дом, является соответственно "внутренней" целью данного строительства.
Специфика деятельности субъекта рассматривается как обусловленная “внутренней” целью. Однако, сама “внутренняя” цель представляется обусловленной некой душевной проблемой. Несмотря на разнообразие определений “внутренней” цели деятельности человека, неизменным остается ее обусловленность некой душевной проблемой, которая, соответственно, выступает в качестве причины определяющей характер его деятельность.
Необходимо акцентировать внимание на том, что именно “внутренняя” цель определяет специфику деятельности, а “внешняя” находится в подчиненном положении по отношению к ней, то есть становится таковой постольку, поскольку создает возможность для реализации “внутренней” цели[1].

§2 Необходимость априорного основания для практической реализации “внутренней” цели деятельности субъекта. Парадокс предустановленного выбора.
Если пристальнее всмотреться в процесс формирования “внутренней” цели, то мы обнаружим парадоксальную ситуацию, которую можно назвать “парадоксом предустановленного выбора”. Мамардашвили сформулировал этот парадокс так:

“...есть исчисление, в нем энное число истинных формул, и это исчисление, математическое или логическое не содержит формулы выбора истинных формул из их общего числа.”[i]

Для решения проблемы субъекту необходимо иметь критерий адекватности, который не содержится в самом наборе возможных вариантов решения. Причем, данный критерий необходимо иметь еще до начала поисков. Речь в данном случае, очевидно, идет о необходимости наличия дополнительного критерия, который позволил бы человеку осуществить выбор именно адекватного варианта решения. При этом, сам дополнительный критерий не может быть предметом выбора, так как в противном случае потребовался бы еще один дополнительный критерий для его выбора, выбор которого потребовал бы еще одного, и так до бесконечности. В силу того, что человек обладает возможностью сделать выбор и найти нужное решение, данного бесконечного ряда не существует, и следовательно человек имеет дополнительный критерий для выбора априорно, а не эмпирически.

" Кант пишет, что мы можем прийти к познанию вещей в себе, то есть сверхчувственного Бога и бессмертия, только через реальность понятия свободы и учитывая, что в практическом отношении мы достигаем этого в категорическом императиве. Он есть синтетическое суждение априори, без которой мы никогда не узнали бы нашей цели, ибо мы должны предполагать такую цель, которую мы априорно узнаем,- априорно, а не эмпирически, подчеркивает Кант" [ii]

Достоевский также считает необходимым присутствие у человека априорного критерия для разрешения сомнений и реализации выбора. В нижеприведенном отрывке данная необходимость демонстрируется “от противного”.
“...И все от скуки, господа, все от скуки, инерция задавила. Ведь прямой, законный, непосредственный плод сознания - это инерция, то есть сознательное сложа-руки-сидение. Я уж об этом упоминал выше. Повторяю, усиленно повторяю: все непосредственные люди и деятели потому и деятельны, что они тупы и ограниченны. Как это объяснить. А вот как: они вследствие своей ограниченности ближайшие и второстепенные причины за первоначала принимают, таким образом скорее и легче других убеждаются, что непреложное основание своему делу нашли, ну и успокаиваются, а ведь это главное. Ведь чтобы начать действовать, нужно быть совершенно успокоенным предварительно и чтоб сомнений уж никаких не оставалось. Ну а как я, например, себя успокою? Где у меня первоначальные причины, на которые я упрусь, где основания? Откуда я их возьму? Я упражняюсь в мышлении, а следовательно, у меня всякая первоначальная причина тотчас же тащит за собою другую, еще первоначальнее, и так далее в бесконечность. Такова именно сущность всякого сознания и мышления. Это уже опять, стало быть, закон природы. Что же, наконец, в результате? Да то же самое. Вспомните: давеча вот я говорил о мщении...”

( Ф.Достоевский “Записки из подполья”, часть первая “Подполье”, гл.5 )

Вырисовывается следующий парадокс: с одной стороны, сомнение, присущее человеку, говорит о существовании процесса выбора или перебора субъектом возможных вариантов, но, с другой стороны, если субъект и находит нужный ему вариант, то только априорно, а не эмпирически, что соответственно, не позволяет говорить о существовании, как перебора вариантов, так и самих вариантов.

NB. В другом варианте данный парадокс звучит так: Сомнение, присущее субъекту как таковому, говорит о том, что выбор субъекта заранее не предопределен, что, в свою очередь, позволяет говорить о потенциальной свободе человека. Вместе с тем, если субъект и делает выбор, то только априорный, а не эмпирический. Априорность выбора говорит о его предопределенности, что, соответственно, не позволяет говорить о свободе субъекта, осуществляющего выбор. Таким образом, необходимо констатировать следующее противоречие: человек свободен, то есть имеет возможность выбора, и несвободен, то есть не имеет данной возможности, одновременно.

Данный парадокс разрешится, если разрешиться внутреннее противоречие во фразе "априорный выбор". Критерий выбора, с одной стороны, априорный и, таким образом, не является результатом выбора, но, с другой стороны, находится в одном ряду с другими возможностями для осуществления субъектом выбора. Последнее подтверждает возможность ошибки, субъект может совершить априорный, а следовательно, правильный выбор, но быть им разочарованным. Если мы поймем, каким образом объективно ошибочный выбор субъекта все равно остается правильным и единственно возможным для него, мы разрешим парадокс предустановленного выбора.
Достоевский разрешает данное противоречие следующим образом. Он говорит о критерии адекватного выбора как о “натуре” человека, то есть считает его соприродным самому субъекту.
( Порфирий Петрович, анализирующий особенности поведения Раскольникова.)
“ Он-то, положим, и солжет, то есть человек-то-с, частный-то случай-с, incognito-то-с, и солжет отлично, наихитрейшим манером; тут бы, кажется, и триумф, и наслаждайся плодами своего остроумия, а он хлоп! да в самом-то интересном, в самом скандальнейшем месте и упадет в обморок. Оно, положим, болезнь, духота тоже иной раз в комнатах бывает, да все-таки-с ! Все-таки мысль подал! Солгал - то он бесподобно, а на натуру-то и не сумел рассчитать. Вот оно, коварство-то где-с !”
( Ф.Достоевский“ Преступление и наказание “ часть 4, гл.5)

Соприродность субъекта и “дополнительного критерия” не предполагает его выбора субъектом, что, соответственно, разрешает противоречие между тем, что субъект, с одной стороны, имеет возможность для выбора, но, с другой стороны, если он и выбирает, то выбирает только априорно.
Для окончательного разрешения парадокса “предустановленного выбора” необходимо прояснить каким образом выбирая априорно субъект имеет возможность сомневаться в своем выборе, а следовательно и ошибаться. Если субъект выбирает собственной "натурой", то, очевидно, ответ мы получим корректно доопределив понятие "природа субъекта".
За один из возможных вариантов доопределения понятия "природа субъекта" можно принять психоаналитическую теорию в трактовке З.Фрейда. Данный вариант представляется недостаточным, так как, доопределив “натуру” субъекта переживанием сексуального наслаждения, Фрейд потерял самого субъекта[1], который превратился у него в некий пассивный элемент.
"Нетрудно убедиться, что Я есть только измененная под прямым влиянием внешнего мира и при посредстве W-Bw часть Оно, своего рода продолжение дифференциации поверхностного слоя.”[i]

Фрейд не столько разрешает данное противоречие, сколько просто игнорирует возможность субъекта выбирать в сомнении.
Другим вариантом разрешения представленного противоречия является доопределение “натуры” субъекта состоянием самоосновного онтологического присутствия. Такая "натура" идеально воплощается только в абсолютно самоосновном (своевольном) выборе, именно самоосновность выбора является истинной целью такой "натуры". Своеволие является сверхцелью такого выбора, а сохранение потенциальной возможности совершать именно своевольный выбор - конечной, а следовательно, истинной целью деятельности. Объективно правильное решение, теряет свою ценность для такой "натуры", если оно получено путем насилия над ней.
Поддержкой данного варианта могут служить следующие соображения:
* Переживание реализованного своеволия( “Я смог”) переживается субъектом безусловно положительно, и таким образом оно может быть отнесено к ряду удовольствия. Субъект ассоциирует себя с данным переживанием, выступая в качестве его причины. Тогда как невозможность реализации своеволия (“Я не смог”) представляется безусловно отрицательным переживанием, т.е. переживанием из ряда неудовольствия. Субъект диссоциирует себя и данное переживание и склонен объяснять его причину внешними себе факторами.
* Переживание реализованного своеволия не требует дополнительного доопределения. Оно является непосредственным субъективным переживанием. Следовательно, субъект имеет внутренний критерий его достижения.

[1] Строго говоря понятия “субъект” у Фрейда вообще нет, он оперирует понятием “Я”

[i] З.Фрейд. “ЯиОНО” М. 1991 Серия “Детский психоанализ”-1. с..69

* Переживание возможности своеволия тождественно переживанию свободы выбора. Следовательно, доопределяя материю субъекта состоянием собственного самоосновного онтологического присутствия, мы не только не лишаем субъекта свободы выбора, но, напротив, постулируем данную свободу как отправной пункт его деятельности.
* Являясь исходным, а не искомым переживанием, априорное своеволие может служить критерием априорного выбора.
* Возможность своеволия как сверхцель деятельности субъекта корректно объясняет, каким образом объективно неправильное решение может быть следствием его априорного выбора.

Доопределив “натуру” человека состоянием самоосновного онтологического присутствия, мы оказываемся перед проблемой превращения человеком своеволия в собственный красивый дом и дружную семью, что представляется чисто техническим заданием. Тогда как, доопределив “натуру” субъекта стремлением к наслаждению, мы попадаем в ряд логических противоречий, существование которых ставит под вопрос любое научное исследование, опирающееся на данный подход.

В качестве предварительного итога. Пристальное изучение цели деятельности субъекта позволяет произвести ее условное разделение на “внешнюю” и “внутреннюю” при доминирующем характере последней. Причем “внутренняя” цель является внутренней не по отношению к “внешней” ( дескать, “хитрит истеричка, работать не хочет”), а является таковой, как “субъективная” цель, соприродная самому субъекту.
Продумывая возможность образования “внутренней” цели деятельности субъекта, мы столкнулись с парадоксом “предустановленного выбора”, преодоление которого привело нас к следующему заключению. Логически непротиворечивая картина формирования цели деятельности субъекта требует констатации того, что “внутренней”, следовательно “истинной”, целью деятельности является реализация субъектом состояния самоосновного онтологического присутствия, переживаемого им как априорное своеволие. Данный вывод подтверждает посылку Ф.Достоевского, который рассматривает своеволие как искомое субъектом переживание.
“Но повторяю вам в сотый раз, что есть только один случай, только один, когда человек может нарочно, сознательно пожелать себе даже и вредного, глупого, даже глупейшего, а именно, чтоб иметь право пожелать себе даже и глупейшего и не быть связанным обязанностью желать себе одного только умного. Ведь это глупейшее, ведь это свой каприз, и в самом деле, господа, может быть выгоднее для нашего брата из всего, на земле, особенно в иных случаях. А в частности, может быть выгоднее всех выгод даже и в таком случае, если приносит нам явный вред и противоречит самым здравым заключениям нашего рассудка о выгодах, потому, что сохраняет нам самое главное и самое дорогое, то есть нашу личность и нашу индивидуальность..."
( Ф.Достоевский “ Записки из подполья” часть 1 “Подполье”, гл. 8)

В качестве вступления к четвертой части. Необходимость введения четвертой части обусловлена однозначностью допущения, на котором построена данная работа. То есть четвертая часть призвана сбалансировать ту категоричность, с которой ввелся постулат самоосновности субъекта. Для декларируемой цели данной работы, то есть демонстрации принципиального отличия деятельности животного от деятельности человека, однозначность допущения состояния самоосновности субъекта в качестве определяющего момента деятельности человека оправдана. Но для удовлетворительного описания действительности такая категоричность явно недостаточна.
Отделив объективную реальность от субъективной, необходимо показать, что и та, и другая реальности сами по себе двойственны. То есть налицо некая одновременная двойственность природы и человека самих по себе. Подобно тому, что природа существует одновременно и как Единое, и как разное, человек существует одновременно и как самосуществующая реальность, способная выделить себя как такового из окружающего мира, и как представитель некой субъективной реальности, выделиться из которой ему не представляется возможным.

Четвертая часть

Возможность реализации своеволия “другого”, как необходимое условие реализации собственного своеволия

Парадокс одновременной двойственности существования человека обнаруживается именно при попытке субъекта выделить себя как самосуществующую единицу из общества других людей. Оказывается, что своеволие имеет необходимым условием своей реализации включенность субъекта в общество людей, то есть в общество таких же своеволий. Необходимым условием реализации собственного своеволия субъекта оказывается является возможность своеволия другого.
Предусловием реализации своеволия и, соответственно, его ограничением является приобщенность субъекта к некой единой для всех людей реальности, принадлежность к которой и определяет возможность переживания им своей самоосновности. Оказывается человек может переживать себя как самоосновную единицу, “право имеющую”, до тех пор, пока он включен в некую универсальную субъективную реальность. Человек включен в данную реальность бессознательно в том смысле, что необходимый для себя характер данного включения он может осознать только после его потери. Характерно в этом смысле, что Раскольников переживает перемену, произошедшую в нем после преступления, именно как потерю возможности “нормальной” коммуникации с другими людьми.
“С ним совершалось что-то совершенно ему незнакомое, новое, внезапное и никогда не бывалое. Не то чтоб он понимал, но он ясно ощущал, всею силой ощущения, что не только с чувствительными экспансивностями, как давеча, но даже с чем бы то ни было ему уже нельзя более обращаться к этим людям в квартальной конторе, и будь это все его родные братья и сестры, а не квартальные поручики, то и тогда ему совершенно незачем было бы обращаться к ним и даже ни в каком случае жизни; он никогда еще до сей минуты не испытывал такого странного и ужасного ощущения. И что всего мучительнее - это было более ощущение, чем сознание, чем понятие; непосредственное ощущение, мучительнейшей ощущение из всех до сих пор жизнью пережитых им ощущений. <...> - Полноте маменька,- с смущением пробормотал он, не глядя на нее и сжав ее руку,- успеем наговориться!
Сказав это, он вдруг смутился и побледнел: опять одно недавнее ужасное ощущение мертвым холодом прошло по душе его; опять ему стало совершенно ясно и понятно, что он сказал сейчас ужасную ложь, что ни только никогда теперь не прийдется ему успеть наговориться, но уже ни об чем больше, никогда и ни с кем, нельзя ему теперь говорить. Впечатление этой мучительной мысли было так сильно, что он, на мгновение, почти совсем забылся, встал с места и, не глядя ни на кого, пошел вон из комнаты.”

(Ф.Достоевский “Преступление и наказание” часть2 гл.1; часть3 гл.3)

Представляется возможным назвать переживание принадлежности к некой единой субъективной реальности совестью. И, таким образом, можно сказать, что своеволие ограничено рамками совести. Данную закономерность Достоевский демонстрирует “от противного”, т. е. реализация своеволия без учета голоса совести приводит к деструкции самого своеволия (переживание Раскольниковым необходимости “наказания”; умопомешательство Ивана Карамазова; самоубийство Смердякова; самоубийство Ставрогина; самоубийство Свидригайлова).

(Смердяков отдает Ивану деньги Федора Павловича) ”Не надо мне их вовсе-с,- дрожащим голосом проговорил Смердяков махнув рукой.- Была такая прежняя мысль-с, что с такими деньгами жизнь начну в Москве, али пуще того за границей, такая мечта была-с, а пуще все потому, что “все позволено”. Это вы вправду меня учили-с, ибо много вы мне тогда этого говорили: ибо коли бога бесконечного нет, то и нет никакой добродетели, да и не надобно ее тогда вовсе. Это вы вправду. Так я и рассудил. <...>
- Так чего же ты их отдаешь?
- Полноте...ничего-с! - махнул опять Смердяков рукой.- Вы вот сами тогда все говорили, что все позволено, а теперь-то почему так встревожены, сами-то-с? Показывать на себя даже хотите идти...”
(Ф.Достоевский “Братья Карамазовы”, книга одиннадцатая, гл.8 ).

Несмотря на то, что голос совести можно “услышать” только после “преступления”, и поэтому, казалось бы, должна быть возможность для диссоциации своеволия и совести, Достоевский утверждает, что данная диссоциация вообще невозможна, так как преступлению предшествует умопомешательство. Характерно в этом смысле, что ни Ставрогин, ни Иван Карамазов не совершают убийства собственными силами, для совершения преступления находится “верующий” в них исполнитель, и Раскольников испытывает давление провидения как решающий фактор, толкнувший его на исполнение идеи:
“ Но почему именно теперь пришлось ему выслушать именно такой разговор и такие мысли, когда в его собственной голове зародились...такие же точно мысли ? И почему именно сейчас, как только он вынес зародыш своей мысли от старухи, как раз и попадает он на разговор о старухе?..Странным всегда казалось ему это совпадение. Этот ничтожный трактирный разговор имел чрезвычайное на него влияние при дальнейшем развитии дела: как-будто действительно было тут какое-то предопределение, указание. <...> Первоначальное изумление его мало-помалу сменилось ужасом, как-будто мороз прошел по спине его. Он узнал, он вдруг, внезапно и совершенно неожиданно узнал , что завтра, ровно в семь часов вечера, Лизаветы, старухиной сестры и единственной ее сожительницы, дома не будет и что, стало быть, старуха, ровно в семь часов вечера, останется дома одна.
До его квартиры оставалось только несколько шагов. Он вошел к себе, как приговоренный к смерти.”
( Ф.Достоевский “ Преступление и наказание ” часть первая, гл. 5 )

Заключение

Подводя итог, можно сказать, что в деятельности животного не видно субъекта деятельности, - того, кто делает. Животное включено в мир природы, включено абсолютно и, в этом смысле, само представляет собою природу, не нарушая природного единства. А как известно еще со времен Парменида, единое не может быть преобразовано ни во что иное, кроме как в самое себя. Отсутствие продукта деятельности, т.е. некоего преобразования природы, не позволяет говорить о деятельности животного как таковой.
Если представить продукт деятельности человека неким преобразованием природы, то мы, с необходимостью, придем к заключению, аналогичному вышесказанному. Однако, деятельность человека представляет собой, как говорит Достоевский, поддержание процесса достижения, или, говоря иначе , реальным продуктом деятельности человека является не какой-либо “объективный” продукт, а реализация состояния самоосновного онтологического присутствия.

Примечания

[1] М.Мамардашвили “Кантианские вариации” М. 1997г. “АГРАФ” с.55
[1] Ф.Ницше “По ту сторону добра и зла” М. 1990г. “Мысль” с.с. т.2 с.246
[1] М.Мамардашвили “Картезианские размышления” М.1993 “Прогресс” с. 69
[1] М.Мамардашвили “Кантианские вариации” М. 1997г. “АГРАФ” с.52
5 К. Ясперс. “Смысл и назначение истории” М. 1991г. “Полит. лит.” с.327,328 [1] З.Фрейд. “ЯиОНО” М. 1991 Серия “Детский психоанализ”-1. с..69