Может ли родитель не знать, что участвует в «инцестуальном эпизоде» своего ребенка? Это вполне возможно. Один мой анализант рассказывал, что его мать была в особом восторге от его пениса, когда по рекомендации врачей открывала ему головку. Я думаю, что женщина была не в курсе того, что, выполняя медицинские манипуляции с пенисом своего пятилетнего сына, она стала восторженной поклонницей его «божественного» члена, вышла за него замуж, и стала с нетерпением ожидать возможности испытать «божественные» сексуальные ощущения. Она всего этого не знала, но это было так, именно это представление свело ее сына с ума, и именно критика данного представления вернула ему возможность контроля за своими психическими процессами.
Сколько может длиться открытая фаза «инцестуального эпизода» сказать сложно, никакой статистики, по понятным причинам здесь быть не может. Как правило, родители относятся к такого рода обнажениям своего ребенка резко отрицательно, и открытая фаза «инцестуального эпизода» быстро сменяется фазой символической, когда «божественность» собственных гениталий начинает транслироваться ребенком посредством приемлемого для родителей символа собственной исключительности. Символическая фаза, в силу своей приемлемости, а часто, и просто желательности, для родителей ребенка самая стабильная, а соответственно, и самая длительная, но и открытая фаза может длиться достаточно долго, если родители не замечают в «обнажениях» своего ребенка сексуального контекста.
Человек внутри «инцестуального эпизода» еще нормален (здоров) - он еще борется, и он еще без ограничений, - у него еще нет «Я», он еще бог (правда, совершенно неэффективный, но он об этом еще не знает). Именно этот фактор, как мне кажется, определяет приоритет прямого обнажения над символическими формами «инцестуального эпизода». Символические формы являются разрешенными (неопасными) вариантами открытой формы «инцестуального эпизода», при однозначно приоритетном характере последней. На открытую форму у человека есть энергия - она является для него искомой формой реализации в силу своей, как ему кажется(!), буквальности, то есть, по сути, потенциальной эффективности. Но, открытая форма - это запретная форма реализации «инцестуального эпизода»! За соблазнение (овладение) открытыми гениталиями человек подвергается общественному остракизму.
Дело конечно, не в общественном осуждении, оно, как всегда, вторично, человек и сам предпочитает символические формы соблазнения, и жена может никогда не узнать, что, незаурядные вокальные возможности мужа, продемонстрированные им не совсем уместно, при их первом свидании, были ни чем иным, как символом божественности его гениталий – того самого маленького пениса, с которым она потом так намучалась. Мужу будет тоже всю жизнь невдомек, что роскошные волосы его супруги, доставшиеся ей от бабушки, которая кто-то там, кому-то там, открыто служившие символом особого благородства и, так сказать, породистости его жены, на самом деле, были символом божественности ее вульвы, несколько крупноватой, как ему всегда казалось. О том, что его супруга представляет собой какой-то сверхценный женский бриллиант муж догадывался, но никогда не мог понять какой именно.
Дело в том, что на представлении человека о сверхценности собственных гениталий лежит гигантская функциональная нагрузка – это представление, ни много ни мало, обеспечивает, как ему кажется, контроль за «уходящей» матерью (божественность своего тела(гениталий) гарантирует ребенку возвращение матери, в его представлении без своего божественного ребенка она никто). Именно поэтому представление о сверхценности собственных гениталий удерживается человеком в подсознании, вне зоны действия принципа реальности. Если бы оно проникло в сознание, в зону критики, оно, являясь бредом, сразу же обнулилось бы, соответственно, обнулилась бы и уверенность человека в своей способности удержать мать от «ухода». Именно страх остаться без надежного инструмента контроля возможности повторения первичной психотравмы заставляет человека держать представление о божественности своих гениталий в тайне (в подсознании), а сами «божественные» гениталии в трусах. Общественная мораль, настаивающаяся на символических формах реализации «инцестуального эпизода», является лишь интеллектуальной поддержкой этой самой необходимости – мол, не в страхе дело, просто, так принято в обществе, такой культурный код.
Сколько длится «инцестуальный эпизод»? Столько, сколько нужно удерживать «мать» возле себя – всю жизнь! Человек всю жизнь находится в процессе «инцестуального эпизода», в процессе отвоевания матери у отца (это ближе к сознанию), в процессе отвоевания «матери» у матери (это почти в бессознательном). И все это время для внешнего и внутреннего наблюдения доступны только символические формы; открытую форму «соблазнения» разнополого родителя человек настолько не хочет видеть, что может обнаружить ее в своих действиях только с помощью психоанализа, и то на мгновение, как вспышку. Даже представление о сверхценности собственных гениталий, которое, казалось бы, на поверхности и доступно простому наблюдению, всегда остается в контексте сексуального поведения. Так, например, женщинам совершенно не дается осознание того очевидного факта, что все вульвы более-менее одинаковы, по крайней мере, никаких особых «алмазов» среди них точно нет. Мужчинам также сложно осознать, что ценностью, для выбранной ими женщины, является только их эрегированный член. «Висячий» не вызовет у его избранницы никакого энтузиазма, даже если он будет обладателем роскошного оперного голоса или статусного автомобиля. Любое условие приятия женщиной их члена вызывает у мужчин рефлекторное отторжение, - любовью мужчины, часто, называют именно безусловное приятия их «висячего» пениса, как сверхценного и единственно для нее возможного.
В представлении человека «инцестуальный эпизод» с его участием является преступлением против однополого родителя. Никак иначе осознать логику своих действий внутри «инцестуального эпизода», кроме как стремления к наказуемому сексу он не может. Человек находится внутри «инцестуального эпизода» всю жизнь, соответственно, всю жизнь он находится в роли сексуального преступника, внутри перманентно совершаемого им сексуального преступления, под непрерывной угрозой страшной кары (если, конечно, однополый родитель сможет что-то доказать, это важный акцент). Наказание мерещится человеку, действительно, страшное, - это заставляет его всю жизнь пребывать в защитном образе – образе смягчающим наказание. Это образ «ребенка», все равно какого: наивного, глупого, больного, гениального, не от мира сего и пр, главное, что еще не ответственного, еще «ребенка». Теоретически, возможно, что в момент открытой фазы «инцестуального эпизода», когда человеку 5-7 лет, он может найти более жизнеспособную защиту от возможной агрессии однополого родителя, нежели уже имеющийся у него статус «ребенка», но, практически, это маловероятно, какое оружие есть, тем и воюют.
Проблема, дестабилизирующая психику человека, не в образовании защитного образа - проблема в вытеснении причины его образования, вытеснении «инцестуального эпизода». После вытеснения в сознании остается только жуткая греховность перед «отцом» («матерью»), ожидание кары, и навязчивая потребность быть «ребенком», тем, чью слезинку взрослые будут вынуждены вытирать; ну, и конечно, необоримое ощущение собственной исключительности и всемогущества. Будучи вытесненной, сверхценность собственных гениталий пребывает в сознании человека в качестве симптома, в данном случае в виде убеждения в обоснованности своих претензий на роль некого априорно исключительного социального персонажа, обладающего мистической способностью управления миром - некой «волшебной палочкой».
Итогом «инцестуального эпизода» для ребенка является его уверенность в контроле за «уходящей» матерью, а главное, уверенность в обладании технологией контроля, коей является наличие у него «божественных» гениталий. Технология, в прямом смысле, бредовая и в будущем создаст человеку множество проблем в межличностном общении, но в тот момент обретенная им уверенность, следствие вытеснения возможности повторения первичной детской психотравмы, очень эффективно стабилизирует его психику.
Итогом «инцестуального эпизода» является формирование в представлении ребенка «брачного договора» между ним и родителем противоположного пола. Смысл «договора» в сохранении ребенком эксклюзивного права на обладание матерью. В представлении мальчика, мать за возможность обладания его перспективно «божественным» членом отказывается от претензий на отца (выходит за него замуж). В представлении девочки, отец за возможность обладания ее «божественной» вульвой отказывается от претензий на ее мать и «женится» на ней, оставляя мать в ее полное распоряжение.
До начала пубертата, до появления технической возможности инцеста, человек пребывает в относительно спокойном состоянии: его «божественность» доказана, ему прекрасно мечтается и играется (на образ априорно исключительного социального существа («бога») прекрасно одеваются любые костюмы из любых пьес). Но, с появлением технической возможности инцеста у человека наступают сложные времена. Как я уже говорил выше, человек выходит из «инцестуального эпизода» с твердой уверенностью, что он «сексуальный преступник» и это его настоящее имя (он идентифицирует себя с ним), хоть это и не так. Внутренняя логика «женитьбы» предполагает преступные сексуальные отношения (инцест), логика «настоящего имени» предполагает того же, в результате, человек, с необходимостью, начинает примериваться к инцесту. И тут в игру вступает природа человека; на уровне простой интуиции ума инцест воспринимается человеком, как запретное действо – действо, разрушающее искомые отношения с родителем противоположного пола, что возвращает возможность повторения первичной детской психотравмы (от чего ушел к тому и пришел). Для человека начинаются сложные времена, но это, как говориться, уже совсем другая история.
Может ли «инцестуальный эпизод» быть провальным? «Инцестуальный эпизод» может быть провальным, и «инцестуальный эпизод» никогда не бывает провальным.
«Инцестуальный эпизод» будет провальным для ребенка, если разнополый родитель (объект овладения в «инцестуальном эпизоде») стремится занять «центр» в отношениях с ним.
NB. Здесь, очевидно необходимо сделать уточнение. Каждый человек, будучи субъектом своего мира, находится в его центре (в центре своего мира). Это нахождение априорное, изменить его невозможно, но можно при необходимости опустить это положение в подсознание. При этом, правда, его надо там удерживать, так как, оно естественно стремится всплыть в сознание.
Будучи субъектом, человек рефлекторно стремится перевести все свои онтологические (соприродные себе) интенции в сознание (субъект бытует в сознании), и оно бы так и было, если бы его родитель (в данном случае неважно однополый или разнополый) не стремился занять центр в отношениях с ним. В данном случае, уместна аналогия с мячиком, который нужно удерживать под водой. Это удержание требует от человека усилий, особенно если мяч большой, но если его появление на поверхности грозит человеку гибелью, то никакие усилия не будут казаться ему обременительными.
В сознании человека, в случае вытеснения им своего центра в подсознание, будет присутствовать представление о себе как о «ребенке». «Ребенок» в данном случае является механизмом вытеснения и представляет собой образ, не позволяющий однополому родителю обнаружить внутри него своего успешного соперника, обладателя «божественных» гениталий.
Этот «успешный соперник» (беру в кавычки, потому что это тоже бредовое представление) воспринимается человеком (создателем образа), как своя настоящая сущность, хотя это и не так. Именно «успешный соперник» опускается человеком в подсознание – прячется там от подозревающего взгляда однополого родителя. Именно культивирование образа «успешного соперника» (носителя божественных гениталий) кажется человеку способом обретения центра своего мира.
Представление о себе как о «послушном ребенке» на интуитивном уровне воспринимается человеком, как вынужденное состояние (потеря центра своего мира), а представление о себе, как об «успешном сопернике» воспримется, как обретение центра, и хотя это не так, данная интуиция крайне устойчива.
После перемещения центра в подсознание у человека образуется два текста для самоидентификации. Фабулой первого текста является утверждение «Я ребенок» с расширением «исключительный (уникальный, инакий, божественный) ребенок» (расширение «божественный» присутствует уже в «исключительном», поэтому «исключительный» всегда «априорно исключительный»). Этот текст является бредом, но находится в сознании, а значит, в поле действия критики принципа реальности. Человеку нужно быть «априорно исключительным ребенком», но принцип реальности, конечно, не пропустит данное утверждение. Противоречие никогда не устраняется, но всегда несколько смягчается самоотверженной работой человека над убедительностью своих претензий на уникальность и исключительность (по сути, на занятие социального центра), он упорно добывает символы своей априорной социальной исключительности, и иногда образ «априорно исключительного ребенка», действительно, получается сложно критикуемым, особенно для тех, кто не хочет его критиковать, я имею в виду, конечно, родителей.
«Инцестуальный эпизод» не может быть провальным, так как, целиком происходит в воображении человека, в пространстве, где он может творить любые миры по своему желанию. «Инцестуальный эпизод» является устойчивым бредом (бредом основанным на некритикуемой возможности обладания сверхценными гениталиями) и как любой бред обладает неограниченной возможностью к воспроизведению самого себя. Кроме того, родители, часто, открыто подыгрывают этому бреду: какой отец ни культивировал, хоть отчасти, в дочери «свою принцессу», какая мать ни радовалась, что у нее растет «ее рыцарь». Даже простая любовь отца к дочери (отцовская любовь) и матери к сыну (материнская любовь) может стать прекрасным материалом для бредовой интерпретации (любой бред, напомню, порождается именно интерпретацией происходящего в реальности), в результате которой ребенок оказывается сексуально-сверхценным для них персонажем. Вот, два примера подобного рода бредовой интерпретаций: «Мама переживает за мое здоровье, это, потому что я бесценен для нее, и она боится меня потерять, потерять источник сверхценного наслаждения, которым я ее награжу, когда я выросту (когда у меня вырастет)». «Папа переживает за мою безопасность, это, потому что он не хочет, чтобы я досталась кому-нибудь другому, потому что он хочет, чтобы только он мог обнимать и целовать меня, потому что только я могу дать ему радость и счастье, какое не может дать ему моя мать (у меня есть чем осчастливить папу)».
В голове у человека, конечно же, нет этих или подобных слов, все эти логические цепочки формируются в пространстве подсознания, в бессубъектном психическом (тавтология) пространстве, где еще нет слов, а есть только божественный волюнтаризм (без кавычек). Данные интерпретации – это еще только чистая желательность, мечта, не пропущенная через критику принципа реальности. Но, это не просто мечта, это реализованная мечта, - «инцестуальный эпизод» можно назвать реализованной мечтой ребенка, из «инцестуального эпизода» он выходит абсолютно счастливым «богом». Суть представленных интерпретаций (суть бреда сверхценности собственных гениталий для родителя противоположного пола), их смысл, состоит в обретении человеком механизма контроля за нерешаемой им доселе смертельной проблемой, названной мной, «первичной детской психотравмой». Обретение механизма контроля за проблемой, потенциально несущей ему гибель, и делает его счастливым. Слова, словесная упаковка этой мечты, возникнут позже и они будут значительно отличаться от нужных (правильных) слов, и это большая проблема, о ней я скажу в другой работе.
