Человек рождается уже полноценным человеком, субъектность каким-то образом присуща ему уже в утробе матери. В какой момент она там появляется сказать сложно, но то, что развивающийся плод в какой-то момент вдруг, одномоментно становится полноценным человеком (обретает субъектность), это точно. Становление плода человеком происходит именно одномоментно, абсолютное не может появляться постепенно.
Будучи полноценным человеком, младенец, с момента обретения субъектности, является хозяином своего мира, что предполагает наличие у него механизма контроля за происходящим. Пока человек находится в пренатальной фазе своего развития (развития своего тела) механизм контроля не требуется, в утробе матери проблем у него еще нет (потребности удовлетворяются раньше, чем возникают) и таким образом контролировать особо нечего. Проверить обратное мы не имеем никакой возможности (по крайней мере, пока) поэтому будем считать, что это так, хотя, возможно, что это и допущение. После рождения у младенца появляются и проблемы, и потребности, следовательно, возникает и необходимость наличия механизма контроля. И здесь, природа, вроде бы, обо всем позаботилась – крик младенца, на первый взгляд, является действенным механизмом контроля за возникающими у него проблемами, но это только на первый взгляд. Если приглядеться ближе, то окажется, что этот механизм контроля является не самодостаточным, так как, предполагает постоянное присутствие идеальной матери (утробы), что в реальной жизни невозможно. Реальная мать, разумеется, совсем не идеальна, а посему может и не стремится к поддержке коммуникативных потуг, рожденного ею человека. Факторов, влияющих на принятие матерью решения игнорировать крик своего ребенка (заставить его замолчать), по крайней мере, несколько; нас в данном случае интересует только то, что в какой-то момент мать принимает такое решение, и ее ребенок попадает в ситуацию первичной детской психотравмы.
Первичная детская психотравма является переживанием тотального бессилия. А выглядеть этот ужас (может и не ужас) может вполне себе буднично: на крик лежащего в кроватке младенца никто не приходит; он кричит час, другой, третий, в конце концов, он замолкает и…задумывается о жизни, - в этот момент он осознает, что совсем один. Крик младенца – это единственный способ человека действовать в мире в младенческий период своего существования. Отнимая крик у младенца мать оставляет его без какой-либо возможности действовать, погружая его тем самым в ситуацию тотального бессилия. Данная ситуация страшна своим внутренним расширением: мать не пришла на крик своего ребенка, а кричит ребенок только когда ему плохо, значит она может и совсем не прийти, когда ему плохо, значит, она может хотеть, чтобы ему было плохо, значит она может хотеть, чтобы он умер. Из этого подсознательного расширения рождается бессознательное представление о «настоящей» матери, в нем «настоящая» мать является злой матерью – матерью, которая может убить своего ребенка из блажи.
Другим, может быть самым распространенным, вариантом неадекватного воздействия матери на психику своего ребенка является отношение к нему как к объекту, все равно какому: воспитания, исследования, поклонения, развития, самореализации и пр. В этом случае ребенок теряет непосредственный эмоциональный контакт с матерью, что опять же приводит его к переживанию одиночества и тотального бессилия с подсознательным расширением конфликта до возможности преобразования его матери в мать-убийцу («злую» мать). Как мне представляется, оба варианта неадекватного «материнства» действуют в тандеме: мать, воспринимающая своего ребенка как некий внешний себе объект, сама разрывающая непосредственную эмоциональную связь с ним, вполне способна заставить его замолчать (прервать его невыносимый крик), разумеется, из самых благих побуждений.
Переживание, названное мною «первичной детской психотравмой» находится на самом дне подсознания здорового человека. Наличие в нем крайне разрушительного потенциала заставляет человека удерживать его на этом дне (вытеснять) всеми имеющимися у него средствами. Сделать это крайне сложно, но если человеку это удастся, то его психика будет находиться в относительно стабильном состоянии. Можно сказать, что основной целью сознательной жизни человека является исключение даже возможности встречи с возможностью переживания своего тотального бессилия, которое устроила ему его «злая» мать – именно для этого он формирует свой образ таким образом, чтобы «злая» мать превратилась в «добрую» (овладевает матерью), а потом сходит с ума от издержек существования этого своего образа в мире; обо всем этом я подробно говорю в работе «Закономерность формирования и функционирования «Я» человека».
Может ли ребенок не попасть в ситуацию первичной детской психотравмы? Я думаю, что избежать попадания в ситуацию первичной детской психотравмы ребенок не может даже теоретически. Дело в исходно (объективно) присутствующем противоречии восприятия ребенком своей матери. Ребенок, с необходимостью, воспринимает мать в качестве некого бессубъектного персонажа (утробы), мать с той же необходимостью является субъектом, и хочет таковым оставаться, категорически не желая быть просто утробой для своего ребенка. Тоже противоречие присутствует и в восприятии матерью своего ребенка: оставаясь для самой себя субъектом, мать с необходимостью, воспринимает своего ребенка неким объектом, что, разумеется, не соответствует действительности. Отличие состоит в том, что у ребенка нет возможности устранить, или хотя бы как-то смягчить, противоречие в восприятии матери, а у матери такая возможность есть, и если она ее использует, то противоречие становится менее травматичным.
Даже если женщина будет идеальной матерью для своего ребенка, что невозможно по определению, она никогда не сможет стать для него утробой, соответственно, ребенок в той или иной степени, но с необходимостью, будет переживать психотравму от потери состояния утробного комфорта и всемогущества (абсолютной управляемости мира). Возможно, проверить нельзя, что ребенок попадает в ситуацию первичной детской психотравмы не от того, что на его крик никто не приходит, а от того, что ему для устранения проблем вообще необходимо кричать (в утробе у него такой необходимости не возникало). Когда никто не приходит на крик, это, вероятно, совсем плохо.
Как ребенок действует, попав в ситуацию первичной детской психотравмы? Очевидно, он в той или иной степени взрослеет, то есть оказывается в ситуации собственной проблемы. Но, как он может решить проблему, если он находится пока в ситуации «до слов» (как он думает без слов)? Все не так сложно: мышление всегда и у всех проходит «до слов», в подсознании; слова нужны для принятия решения и коммуникации с другим (принятие решение идет из уже сложившегося «Я», а «Я» состоит из слов). Для мышления слова не нужны (для решения нужны, для мышления нет), но нужен предзаданный вывод, то есть некая цель, которую ставит человек перед своим мышлением. С целью вроде бы все понятно - целью мышления человека всегда является состояние его комфорта, проблемой, соответственно состояние его дискомфорта. В данном случае, в случае первичной детской психотравмы, состояние дискомфорта ребенка очевидно связано с увеличением дистанции от матери, а состояние комфорта, соответственно, с уменьшением этой дистанции: когда мамы нет рядом ребенок переживает дискомфорт, когда мама появляется дискомфорт уходит. Осталось сделать достижение комфорта предсказуемым и контролируемым, и проблема решится сама собой.
В рассматриваемый период ребенок находится не только «до слов», но он еще и «до греха» - в его мире еще нет другого человека, его божественности еще ничего не угрожает, на нее еще никто не претендует. Он конечно же существует в своем мире (не в мире, а в своем мире), но в нем он еще совершеннейший бог, а значит, закон возникает, как определил Мамардашвили, только на его втором шаге. В решении проблемы «уходящей» матери младенец, судя по всему, не ограничен вообще ничем, а это значит, что данное решение представляет собой процесс простого программирования психики – если воспринимаемое событие сопровождается приближением матери, оно записывается в психике со знаком плюс, если сопровождается удалением матери, со знаком минус. Даже если происходящее в восприятии младенца является абсолютным злом с точки зрения взрослого человека, но при этом сопровождается приближением матери оно будет записано в его психике со знаком плюс. Например, одним из факторов семейного насилия может быть соответствующая запись в психике младенца, в его психике могло записаться «когда бьют маму – это хорошо (мне хорошо)». Такая «запись» могла появится, когда побитая мужем мама искала у своего сына защиты и любви. Впоследствии, когда младенец вырастает во вполне себе мужчину, вполне возможно, он будет испытывать почти непреодолимое побуждение побить (повоспитывать, поучить) свою жену. Объяснения с его стороны могут быть здесь любые, главное, что ему будет казаться, что это каким-то образом хорошо.
Решение проблемы методом «простого программирования» не предполагает мышления (перебора возможных вариантов в поиске подходящего), решение проблемы младенец просто видит. К таким же «простым» методам решения проблемы «уходящей матери» можно отнести и то, что психоаналитики первой волны, на моя взгляд очень удачно, назвали «первыми идентификациями», когда овладение объектом происходит путем простого отождествления с ним (хочешь быть папой, напусти на себя важный вид и ты папа). Вопрос только в том, с кем отождествляет себя младенец, когда у него возникает соответствующая проблема. Возможны, по крайней мере, три варианта. Первый, он может отождествлять себя со своей матерью (пока ее нет он просто она). Второй, он может отождествлять себя с тем, кто встает на место матери, начинает выполнять материнские обязанности во время ее отсутствия (отец, значит, отождествляет себя с отцом; собака, значит, с собакой). Наконец, возможен некий сложно структурированный микс, когда присутствие матери складывается ребенком из сколько-нибудь подходящих отождествлений вокруг осевой идентификации с матерью. Я склоняюсь к последнему варианту; мои психоаналитические исследования показывают, что представление человека о «матери» является неким пазлом, куда входят и собственно мать вместе с ближайшими и не очень ближайшими родственниками и Родина, и Бог, и Церковь, и компания, в которой человек работает, и природа и пр. Из этого факта можно сделать вывод о наличии у человека возможности строить сложно структурированное представление о матери, а если такая возможность есть, то почему бы младенцу ею не воспользоваться, когда он неожиданно для себя окажется в безвыходной ситуации «а, мама может и не вернуться».
Мама, естественно, возвращается и ребенок, то ли от ощущения победы, то ли от свалившегося напряжения, наполняется специфической радостью, которую Фрейд ошибочно принял за сексуальное удовольствие. Конечно же, не сосание материнской груди вызывает у ребенка «оргазмический» румянец на щечках (хотя, ему, наверное, приятно утолить голод), а возможность припасть к материнской груди, возможность вновь слиться с матерью, каковой является возвращение матери.
