Девушка говорит о себе (и весь ее облик говорит об этом же), как об «ангеле» - существе невинном (не имеющим собственных сексуальных целей), стремящемуся ко всему доброму и хорошему, но главное, существе послушном, живущим по заданным правилам. Строго говоря, она не говорит: «Я ангел» (это важный нюанс, девушка еще пока психически стабильна), но это обобщение совершенно органично вытекает из того, что она буквально говорит о себе. Данное представление является для нее искомым – она прикладывает большие усилия, для того чтобы не только внешний наблюдатель сделал вывод о ее «ангельской» сущности, но и она сама забыла о своей «порочности». А «порочность» находится недалеко, в ближайшем подсознании; через сон девушки в психоанализ проникает тема инцеста.

О «сексуальных» отношениях с отцом девушка говорит, как о его домогательствах. Свою вовлеченность в процесс она объясняет безусловным авторитетом отца («ну, он же Отец»), но ее буквальный («покадровый») рассказ оставляет несколько иное впечатление, впрочем, тоже ожидаемое – стандартный разворот комплекса Электры. Единственное, что ее волнует во время «домогательств» отца, это страх перед материнским разоблачением и последующим разводом родителей, сами же сексуальные манипуляции отца с ее половыми органами (петинг) не выступает в ее отчете источником неудовольствия.

NB. Хотя сексуальные действия отца в отношении дочери являются безусловно преступными, его «домогательства» я ставлю в кавычки – рассказ девушки является хорошей иллюстрацией одной из основных посылок психоанализа (здесь мы с Фрейдом сходимся), что ранняя детская сексуальность существует, и что одной из ее основных функция является функция овладения объектом, в данном случае отцом, поэтому девочка здесь не совсем жертва, а у преступного отца все же есть кое-какие оправдания.

Искомое представление о себе девушка формирует в соответствии со своим представлением о требованиях матери (оно является средством овладения матерью). В данном случае искомым представлением является представление о себе как об «ангеле» (пока она «послушный ангел» мать ею довольна – мать ее не бросит).

Интересно, что девушка не говорит о себе «Я ангел» (не хочет осознавать себя ангелом), данный вывод слушатель должен сделать сам. Это представление является искомым, но совершено некритичным, отстоять его у критики девушке не удастся, даже если критика исходит из ее же принципа реальности (а может быть именно поэтому и не удастся). В момент утверждения «Я ангел» девушка почувствовала бы, что говорит ложь; ее принцип реальности сигнализировал бы ей «Не истина, и ты сама это знаешь - истина есть и ты сама это знаешь». В момент утверждения «Я ангел» принцип реальности напомнил бы девушке то, что она так старалась забыть, а именно, что есть обратная сторона ее «ангельского» образа и она больше похожа на правду, хотя и не может быть таковой.

Для трансляции Другому своего искомого представления о себе человек старается использовать соответствующие символы вместо прямого текста. Для человека принципиально, чтобы именно Другой, считав транслируемые ему символы, назвал его по имени - так, как он назвал бы себя сам, если бы не имел непосредственного доступа к истине о себе самом. В противном случае, его имя попадает под действие принципа реальности и распадается – сознание человека, как бы, говорит ему: «Ты не тот, кем себя называешь!». В этот момент открывается дорога в подсознание к его «настоящему имени» - имени, которое сулит ему гибель. Это имя тоже неверно, но человек об этом еще не знает, ему кажется, что оно настоящее, более того, оно кажется ему искомым. В данном случае, это хорошо видно: вытесняемое имя (противоположное «Ангелу») не доопределено, но в отличии от имени «Ангел», вытесняемое имя девушка стремится удержать недоопределенным. Ничего хорошего такое раннее проявление сексуальности ей не сулит – почти любой сторонний наблюдатель, увидев, как она «соблазняет» отца (ставлю в кавычки, потому что детское «соблазнение» не предполагает коитуса) назвал бы ее «Маленькой шлюхой». Проблема в том, что она и сама назвала бы себя так, ничего другого ей бы в голову, просто, не пришло; хотя, строго говоря, это неверное обобщение. «Маленькая шлюха» становится ее вытесняемым именем. Это имя целиком находится в подсознании девушки, в состоянии «до слов», и удерживается ею в этом состоянии до последней возможности.

NB. О каких «именах» идет речь. Говоря «имя», я имею ввиду означающее, которым человек будет вынужден означить пережитый им опыт (содержание своей душевной жизни), когда придет время ответить на вопрос «А, что это было (Кто же ты такой)?».

Периодизация здесь вещь весьма условная, но как мне кажется, в большинстве случаев, здесь я могу ошибаться и ошибаться кардинально, «инцестуальный эпизод» возникает на стыке досимволического и псевдосимволического периода развития психики человека (о данной периодизации я подробно говорю в работе «Закономерности формирования и функционирования «Я» человека»), когда пережитый опыт и слова, способные его означить, еще отделены друг от друга и человек может сказать, указывая на пережитое: «Это ничего не значит, это было не нарочно, я больше так не буду!» и никто не усомнится в сказанном, потому что все хотят в это верить, все хотят верить в то, что ребенок (их ребенок) - это существо чистое и невинное (в том смысле, что еще никаких сознательных установок у него еще нет и никакую программу он еще целенаправленно не отрабатывает); особенно, конечно, в это хочет верить сам человек. В этот же период, в силу, опять же, отделенности опыта от слов, возможен подбор слов, возможен поиск подходящего означающего, а возможно и, просто, отложить данный поиск, как сказала героиня одного фильма: «Я подумаю об этом завтра!»

Акцент в данном случае стоит на следующем моменте, если «инцестуальный эпизод» возникает на стыке досимволического и псевдосимволического периода развития психики человека, то образующееся имя (совокупность опыта, ждущая и требующая своего(!) означаемого) остается недоопределенным (именно поэтому данный период назван мною «псевдосимволическим»), и удерживается человеком в недоопределенном состоянии до момента нахождения своего (правильного) означающего.

Если «инцестуальный эпизод» возникает в символический период развития психики, когда человек уже находится в искомом для себя образе и развитие его «Я» уже идет в логике предзаданного имени (например, имени «избранный (особенный, инакий, бог»), то подбор правильных слов диктуется не внутренней логикой «инцестуального эпизода», а логикой легитимизации предзаданного имени. В символическом режиме не контекст происходящего определяет слова, которые должны его транслировать, а слова (логика легитимизации имени человека) определяют контекст происходящего.

Пример формирования предзаданным именем контекста происходящего. Мальчик осознает себя особенным, с этим осознанным именем он входит в «инцестуальный эпизод». «Инцестуальный эпизод», в данном случае, представляет собой совершаемую матерью медицинскую процедуру по открытию головки члена; в представлении анализанта мать была счастлива от манипуляций с его «божественным» пенисом. Имя «Особенный» («Я-особенный) требует, чтобы нормальная, по сути, процедура стала особенной (с расширением аномальной). «Раз я особенный, значит и все происходящее со мной должно быть особенным, в том числе и моя сексуальность – мои сексуальные отношения должны быть особенными, значит, они будут особенными, иначе какой же я особенный, а я особенный», - так примерно думается моему анализанту. Имя «Особенный» превращает асексуальный, по сути, «инцестуальный эпизод» в полноценное сексуальное действо, причем, искомое сексуальное действо, имя «Особенный» формирует легитимизирующий себя контекст.

Получив искомый («сексуальный») контекст «инцестуальный эпизод» становится крайне избыточным и опасным для «особенного» ребенка (угроза отцовской расправы возрастает кратно). Страх уничтожения заставляет его вытеснять (спрятать) сексуальный аспект своих отношений с матерью, и это ему удается, к своему совершенному счастью, он обнаруживает, что он еще «ребенок» и может оставаться таковым всю жизнь, если захочет. Впоследствии, анализант доопределит свой образ «ребенка», сделав акцент на своей асексуальности и послушности отцу. «Особенный» с сексуальным расширением заменяется на «Особенный» с асексуальным расширением («асексуальный ребенок»). «Особенный асексуальный (идеальный) ребенок» становится сознательной конструкцией, намеренно транслируемой анализантом во вне (в начале своего психоанализа анализант так прямо и говорил мне: «Исходите в своем анализа из того, что я без члена»), а «Особенный» с сексуальным расширением опускается в подсознание, это имя как бы исчезает, но на деле остается искомым для анализанта – истинным его «именем». «Инцестуальный эпизод» превращается в подсознании в инцест, остается искомым, но уже искомым сексуальным действом. Таким образом, имя «Особенный» превращает асексуальный «инцестуальный эпизод» в сексуальный «эпизод» и удерживает его в подсознании именно в таком качестве. Лишиться побуждения к инцесту для анализанта равнозначно потери своей «особенности» (априорной социальной исключительности), что, в свою очередь, означает потерю матери (первичная детская психотравма), о функциональной нагрузке, лежащей на представления о своей априорной социальной исключительности, я не раз говорил в своих работах.

Возможно ли неправильное означение опыта? Психоанализ стоит, как раз, на возможности переозначения пережитого опыта. Таким образом, возможно, как правильное, так и неправильное означение опыта. Правильное означение дает возможность реализации человека (реализации его, как конечной причины своего мира), неправильное, соответственно, блокирует данную возможность. Правильное означение является искомой целью человека. Правильное означение человек отделяет от неправильного априорно, а не эмпирически, он его предчувствует, что называется, «кожей». При встрече с правильным означением человек не ошибется, проблема в том, что данная встреча может не состояться, у человека может отсутствовать «техническая» возможность означить свой опыт правильно, в момент встречи у него может не быть нужных слов (могут быть только ненужные слова). В большинстве случаев так и бывает, особенно это верно, когда дело касается ребенка. Ребенок, можно сказать, с необходимостью означает свой опыт неверно, а потом попадает в логику своего неверного означения, которое ему кажется верным и единственно возможным, и сходит с ума. Рассматриваемый пример может служить иллюстрацией к данному тезису.

Вытесняемое имя, кажется девушке ее настоящим (родным) именем, в этом проблема его вытеснения, - окончательно оторваться от него она совсем не жаждет. В представленном эпизоде налицо чистое своеволие – девочка со всей присущей ребенку непосредственностью овладевает отцом. Здесь же, мы наблюдаем и открытый центр удовольствия – девочка овладевает отцом делегируя ему функцию защищенного сексуального удовлетворения (комментируя эпизод девушка вспоминает, что, будучи маленькой, любила заниматься мастурбацией, за коим занятием ее не раз ловила мать) – отец будет отвечать за наказуемое матерью наслаждение. Таким образом, в имени «Маленькая шлюха» сосредоточено почти все самое ценное для девочки: своеволие, центр удовольствия, власть над отцом, с расширением «власть над миром» (отец у ребенка расширяется в «Отец», в смысле, Бог); и если бы не потеря матери (перечисленное наполнение имени «Маленькая шлюха», приводит девушку к потере матери, по крайней мере, так ей кажется) вытесняемые содержания стали бы основой, формирующей ее искомое представление о себе. Но потеря матери перевешивает, - девочка вынуждена вытеснять свои базовые онтологические интенции (но недалеко, в ближайшее подсознание – интенции все-таки базовые).

В содержании вытесняемого эпизода ничего разрушительного нет, более того, это содержание для девочки исключительно позитивно, это тот самый «потерянный рай», который она будет потом искать всю жизнь. Но понять себя внутри этого эпизода, без помощи психоаналитика, она может только в терминах, исходящих от матери (овладение матерью в то время является для нее сверхцелью), а ее мать определила бы ее поведение исключительно негативно и обозвала бы ее «маленькой шлюхой», а может быть и еще резче.

«Маленькая шлюха» (с расширением «маленькая инцестница», это важно) становится настоящим именем девочки не только потому, что реализуя потребность овладения матерью она инстинктивно встраивается в ее текст и смотрит на себя ее глазами (это главный фактор), но еще и потому, что от отца исходит позитивное отношение к данному имени («Уй, ты моя маленькая шлюха!», - как бы говорит он ей) – он является для девочки опорой в ее противостоянии с матерью - возможностью ее реализации именно в качестве «Маленькой шлюхи». Причем, реализации полноценной, - содержанием «Маленькой шлюхи», повторюсь, являются в том числе и основные онтологические интенции человека. Все на свои места, как всегда, расставит сама жизнь: девушка пойдет за того, кто позовет ее «настоящим» именем – за тем, у кого на нее будет устойчивая эрекция (в идеале: у кого будет устойчивая эрекция только на нее) и кто будет ей как «папа», а вот сбудутся ли ее мечты – это большой вопрос.

В данном случае, акцент надо сделать на том, что весь этот «рай» заключен в рамки ненавистного для ее матери имени «Маленькая шлюха»; это важно, потому что, как я говорил выше, вытесняются именно неправильные слова (неправильное означение опыта). Если бы мать девочки была настроена менее агрессивно к ранним проявлениям ее сексуальности, то ее «настоящее» имя было бы иным, соответственно, иной была бы и ее невротическая конституция (если мать положительно оценила бы ее «сексуальное» заигрывание с отцом, а такое бывает, то, с высокой долей вероятности, получилась бы «проститутка»).

Еще раз, надо сделать акцент на непроявленности данного имени – в подсознании девушки оно присутствует только в качестве предчувствия слов. И хотя данные слова неверные, их предчувствие точное и однозначное – если неправильные слова в непроявленном имени и могут быть заменены, то только на конгруэнтные, впрочем, тоже неправильные; контекст, в любом случае, останется однозначно сексуальным и однозначно позитивным. Можно сказать, что из этого непроявленного контекста неправильных слов родится огромная мириада слов, целые романы, и все о счастливой любви с «отцом».

Присвоенное имя (следующий этап формирования невротического имени). Непроявленное (вытесняемое) имя (допустим, «Маленькая шлюха») упаковано в уничижительные определения, которыми мать девочки награждала ту, за наказуемое детское своеволие, вытесняемое имя имеет сложную структуру.

NB. Вытесняемое имя («Маленькая шлюха») имеет сложную структуру, основу которой составляет своеволие и открытый центр удовольствия. Сексуальная сверхценность и «инцестуальный эпизод» являются только некоторыми производными данных двух факторов, хотя, безусловно и самыми опасными. Вытеснение «инцестуального эпизода» требует от ребенка отказа от своеволия и открытого центра удовольствия, как естественной основы своего целеполагания, что приводит к потере и всех остальных производных этих базовых онтологических интенций. Теряется, в том числе и самое ценное: детское обаяние, непосредственность и, конечно же, веселый детский смех. Послушный ребенок – это искусственный ребенок.

Слова «маленькая шлюха» мать девочки в ее адрес не произносила (можно только гадать, как изменилась бы невротическая конституция девочки, если бы она их произносила), за детские безобразия она называла свою дочь: «дурой» - «засранкой» - «бесенком» - «свинухой» (или как-то так). Эти эмоциональные определения наказуемого детского поведения проявлены (родители открыто используют их, в бессилии пытаясь призвать своего ребенка к порядку), и ребенок присваивает их, признает их своими, - они оказываются гораздо более безопасными, нежели завернутое в них имя «Маленькая шлюха». Эта упаковка (присвоенное имя) оказывается тем более выгодной, что имеет легитимное (поддержанное референтным социумом) расширение «ребенок» и наказание предусматривает вполне предсказуемое (за «дуру» мать будет воспитывать, возможно накажет, но не убьет, а за «маленькую шлюху» может и убить). Став в глазах матери «маленькой дурой», девочка успокаивается, опасность прошла стороной, и… начинает подыгрывать «дуру» - раздраженная фраза матери «Ты, что дура» ей, как бальзам на душу. Сексуальное овладение папой продолжается, инцестуальный эпизод длится перманентно, а мама его не видит, смотрит на «Маленькую шлюху», а видит «Маленькую дуру». Ну, как тут девочке не успокоиться, как ей не обрадоваться своей гениальности (интересно, что «собственная гениальность» снимает уничижительный смысл определения «маленькая дура»).

Присвоенное имя – это имя, в котором человек находится внутри «инцестуального эпизода» - имя, в котором его видит внутри «инцестуального эпизода» однополый родитель, видит и… прощает.

В присвоенном имени два искомых расширения: первое явное, сознательно демонстрируемое человеком – это расширение «Я еще ребенок» – существо потенциально чистое и воспитуемое (неведующее, что творит). Это расширение искомое (защитное), оно находится в ближайшем подсознании – попадая в ситуацию наказания (ответственности) человек рефлекторно заворачивается в образ воспитуемого ребенка. Кроме того, любое присвоенное имя (в данном случае «Дура») имеет сексуальное расширение (в данном случае «Маленькая шлюха» с расширением «Маленькая инцестница»), которое, в свою очередь, расширяется содержанием «инцестуального эпизода».

Гипотетически возможно, что непроявленное имя «Маленькая шлюха» сразу покрывается искомым для матери именем (в данном случае, «Ангел»), но это маловероятно, переходного этапа (присвоенного имени «Дура» и имени «Принцесса»), как мне кажется, не миновать.

В вытесняемом «инцестуальном эпизоде» самым наказуемым, а соответственно, и самым опасным для девочки, является ее авторство – деятельная организация всего этого «сексуального» действа с отцом. В соответствии с этим, логика вытеснения будет базироваться на утверждении «Отец меня домогался, а я не могла ему отказать в силу своего статуса ребенка». Под «статусом ребенка» имеется ввиду статус априорно(!) подчиненного существа. Это важно, потом данная установка ляжет в основу инфантилизма девочки, станет одним из факторов, определяющих логику ее невротического образа, в частности, определит отказ от места хозяина (принимающего решение) своей жизни в пользу «родителя».

В качестве предварительного итога. Таким образом, все онтологические интенции (все, кроме принципа реальности (сознания в действии) – это важно) упакованы в непроявленное, но крайне устойчивое, имя «Маленькая шлюха». Данное имя требует вытеснения, обладание им приводит ребенка к неминуемому и однозначному конфликту с однополым родителем, что грозит ему гибелью, по крайней мере, ему так кажется. Первую стадию вытеснения можно назвать «компромиссной». На этой стадии ребенок еще не отказывается от своего авторства, но упаковывает его в уничижительное имя типа «Дура». Данное имя корректно назвать «присвоенным», так как оно приходит к ребенку извне, на волне родительской агрессии. Присвоенное имя обязательно уничижительное, его ценность состоит в сохранении ребенком (человеком) своего авторства в совершаемом действе при одновременном нивелировании родительской агрессии: «Да, я это сделала, - говорит девочка разгневанной матери, - но прости меня, я это сделала, потому что была дурой; теперь я поумнела и больше так делать не буду!». Это, конечно, лукавство, чтобы успокоить маму, но это защита с сохранением за собой авторства случившегося, а это крайне важно для поддержания психической стабильности; именно с потерей человеком непосредственной связи с авторством своей жизни (я думаю, что сначала происходит отказ от авторства, а потом его потеря) начинается сползание его психики в психоз (погружение в бред). Эту мысль можно показать «от обратного» - если человек ограничивается в формировании своего защитного образа стадией «Я дура (дурак)», то он гарантирован от сумасшествия.

Развитие механизма вытеснения «инцестуального эпизода» - формирование образа «послушного ребенка». Имя «Дура» сохраняет авторство, но опасность при этом никуда не уходит: преступление (соблазнение отца) длиться, девочка от него отказываться не собирается. Мать по-прежнему свидетель «соблазнения» своего мужа, и оправдание дочери «Мама прости дуру, я так больше не буду (буду, но не так)» ее очевидно не устраивает. Опасность (смертельная опасность) для девочки остается; для отвода подозрений матери присвоенного имени («Дура») недостаточно, необходимо сформировать более надежный механизм вытеснения «инцестуального эпизода».

Для формирования более надежного механизма вытеснения все составляющие у девочки на тот момент уже имеются: субъектность легко превращается в «божественность» (априорную социальную исключительность), та, в свою очередь, в сексуальную сверхценность и «аристократичность». С позиции априорно исключительной можно легко, без всякого ущерба для самолюбия, занять место «послушного ребенка». На эту же цель работает и «женская» победа над матерью: «инцестуальный эпизод» длиться, девочка находится в состоянии реализованной сексуальной сверхценности (отец явно предпочитает ее матери, как ей кажется) – с позиции «победительницы» девочка совершенно без ущерба для своего самолюбия занимает перед «побежденной» матерью место «воспитуемого и послушного ребенка».

Самым опасным (наказуемым) в «инцестуальном эпизоде» для девочки, как я уже говорил, является ее авторство, оно первым делом и вытесняется - быть жертвой сексуальных действий отца можно, быть автором нельзя категорически. Текст, организующий новый механизм вытеснения формируется целью вытеснения (в данном случае, вытеснения авторства) он примерно следующий: ««Я не виновата! Я жертва сексуальной похоти отца! Я этого не хотела – он (отец) все устроил, я не могла сопротивляться – я ребенок (существо по природе своей «чистое» и невинное, да к тому же еще и подчиненное, а посему, тем более, неответственное)». «Я не виновата! Я ребенок!» ключевая посылка в структуре формирующегося механизма вытеснения. Почему? Потому, что мать должна его принять, более того, она должна сама участвовать в его поддержании.

Текст, формирующий механизм вытеснения, именно такой, потому что мать сама же его и продуцирует; сама для себя она является таким же соблазненным, невинным ребенком, как и ее дочь. Когда-то она попала в точно такую же ситуацию «инцестуального эпизода», в какую попала ее дочь, и точно так же продолжает длиться в нем «априорно невинным, послушным ребенком». Поэтому девочка очень легко встраивает свой текст («Я невиновата! Я невинный, послушный ребенок!») в точно такой же текст матери о себе. Ее мать только на первый взгляд взрослая и самостоятельная женщина, на самом деле, она точно такая же испуганная «маленькая инцестница». Мать и сама, до крайности, нуждается в стремлении дочери предстать перед ней послушным и целомудренным ребенком - эта стремление дочери позволяет ей забыть о своей собственной «порочности» (ее ребенок может быть только послушным (с расширением, чистым и невинным), она не могла родить порочного ребенка, потому что она не такая).

Развитие механизма вытеснения «инцестуального эпизода» идет одновременно по двум направлениям. Первое направление обусловлено необходимостью поддержания «инцестуального эпизода» в действии («инцестуальный эпизод», напомню, является абсолютно необходимым событием для человека и как таковой должен быть подконтрольным ему). Второе направление обусловлено необходимостью контроля за агрессией однополого родителя, в данном случае, матери. Обладание матерью является сверхцелью появления «инцестуального эпизода», и в мужском, и в женском варианте исполнения «инцестуального эпизода» мать, в результате, должна приблизиться к ребенку, в не удалиться от него. Отец является в психике «расходным материалом», представление о нем формируется ребенком исходя из потребности овладения матерью.

NB. Некоторое исключение составляют случаи, когда женщина, родившая ребенка, является настолько отвратительной матерью, что функция «матери» переносится ребенком на отца, тогда и «инцестуальный эпизод» принимает несколько иной вид, и обсуждаемый механизм вытеснения формируется несколько иначе. В этих случаях овладение матерью трансформируется в овладение «матерью». Овладение матерью, как сверхцель остается, но опускается на самое дно подсознания, в ближайшем подсознании можно обнаружить появление фигуры «идеального отца» (проекция материнской фигуры из глубины подсознания) и борьбу за его любовь. Все это есть и в условно нормальном случае, но в гораздо меньшей степени. Скажем так: «Чем адекватнее родная мать ребенка, тем в меньшей степени ему нужен Бог-отец!».

Из двух направлений приоритетным является второе направление (объект, несущий угрозу, всегда является приоритетным в системе восприятия). Овладение разнополым родителем не является приоритетным направлением развития механизма вытеснения в силу того, что овладение уже успешно состоялось - «инцестуальный эпизод» устойчиво длится, и о нем беспокоится уже не нужно. Тем более, что способ овладения (сверхценные гениталии), что называется, всегда в идеальном состоянии, всегда наготове и всегда под рукой.

Вытеснение «инцестуального эпизода» отходит на второй план (по сравнению с вытеснением потенциальной агрессии однополого родителя) по четырем причинам. Во-первых, на тот момент вытеснение «инцестуального эпизода» не является приоритетным направлением, о чем я сказал выше. Во-вторых, обладание сверхценными гениталиями быстро принимает символическую форму, соответственно, символическую форму принимает и сам «инцестуальный эпизод», становясь тем самым невидимым (недоказуемым) для однополого родителя. В-третьих, переход в символическую форму существования само по себе является очень эффективным способом вытеснения означаемого. В-четвертых, в момент возникновения «инцестуального эпизода» вытеснять ребенку еще особо нечего, сексуальности как таковой еще нет. Гениталии еще в потенциале, сексуального возбуждения еще нет, оргазм, соответственно, тоже еще ждет своего часа. Проблемы возникнут в подростковом возрасте, когда соответствующие зоны коры созреют и человек станет «технически» готов к инцесту. Тогда ситуация перевернется и потребность вытеснения «инцестуального эпизода» трансформировавшись в потребность вытеснения инцестуального возбуждения выйдет на первый план. Но это будет потом, а пока, в момент возникновения «инцестуального эпизода», ребенок открыто транслирует разнополому родителю свою сексуальную сверхценность, правда, в символическом виде – «божественные» гениталии приобретают вид какого-нибудь символа априорной социальной исключительности.

Для защиты от угрозы, исходящей от однополого родителя, ребенок формирует образ «послушного ребенка». Цель в данном случае очевидна – однополому родителю и в голову не должно прийти, что его послушный ребенок, с готовностью и энтузиазмом принимающий его жизненный правила и установки, на самом деле, его соперник, имеющий в своих трусах нечто сверхценное, нечто, доказывающее его априорное превосходство над ним, нечто, способное свергнуть родителя с пьедестала.

Формирование имени «Принцесса». Образ «послушного родительской воле» хорошо выполняет свое предназначение – ребенок перестает бояться своего однополого родителя, ощущение контроля за угрозой, исходящей от него, даже приносит самолюбию ребенка некоторые дивиденды. Психическая проблема опускается в подсознание ребенка, но появляется онтологическая проблема: образ «послушного» наглухо блокирует возможность реализации его конечной причинности (послушный субъект(бог) – это оксюморон). Ребенок (человек) оказывается зажат между двумя проблемами: если он сбросит образ «послушного», то окажется «противником» своего однополого родителя, а если останется «послушным родительской воле», то заблокирует возможность реализации своей природы (субъектности). Возможность разрешение данного парадокса к моменту его возникновения у ребенка уже имеется, им оказывается его сексуальная сверхценность – собственная божественность канализируется ребенком через представления о сверхценности собственных гениталий. Ребенок как бы говорит своему однополому родителю: «Да, ты главный (я буду послушен тебе), но я лучший (исключительный, гений, инакий и т.д, до бог)». «Ты простой, а я бог (у меня гениталии божественные, а у тебя простые)» - главный рефрен создаваемого ребенком компенсаторного механизма – механизма, который стабилизирует проблему, неожиданно возникшую перед послушным богом.

Оба направления формируемого ребенком механизма вытеснения «инцестуального эпизода» совершенно замечательно гармонизируются в имени, которое станет символом его априорной социальной исключительности. Таким именем станет имя «Принцесса (Самая красивая девочка в мире)», или как-то так.

NB. У меня сложилась устойчивая интуиция, что имя «Принцесса» формируется всегда, можно сказать, с необходимостью. Если оно не исходит от матери или от отца (чаще всего от отца), то оно будет исходить от идеальной матери – от «феи», в этом случае «Принцесса» становится «Золушкой» или «Принцессой на горошине».

Как я уже сказал выше, для присвоения себе статуса априорно исключительного социального существа все возможности у девочки имеются, когда возникает необходимость такого рода присвоения девочка входит в роль «Принцессы» просто и естественно, как будто эта роль, и на самом деле, написана именно для нее и только для нее.

На крайне важной функции стабилизации психики, лежащей на образе априорно исключительного социального существа, я акцентировал внимание ранее. Напомню, что образ априорно исключительного социального существа не только стабилизирует психику ребенка после начала им игры в «послушного родительской воле», на бессознательном уровне априорная исключительность несет на себе функцию удержания уходящей матери. А когда возникнет потребность в вытеснении инцестуальных фантазий потенциал образа «Принцесса» (априорно исключительного социального существа) позволит девочке превратится в «ангела» - существо чистое, непорочное, стремящееся только к пище духовной, одним словом, существо «не про секс». Говорю это все для того, чтобы показать, насколько этот образ функционально нагружен, а потому возникает практически с необходимостью и крайне устойчив к критике.

Имя «Принцесса» (образ априорно исключительного социального существа) содержит в себе потенциал, из которого легко рождаются нужные ребенку тексты. При желании оно может получить сексуальное расширение («принцессой» легко могут стать гениталии девочки), а может и вытеснить его, если, объясняя свою особую притягательность для отца, девочка сделает акцент на своей красоте («породистости»), или на неком особом обаянии, или таланте, или на каком-либо еще символе априорной социальной исключительности. Можно сказать, что сексуальное расширение («Маленькая шлюха»), всегда присутствующее в имени «Принцесса», этим же именем прекрасно и маскируется, а при необходимости и вытесняется в глубины подсознания.

В имени «Принцесса» присутствует и защитный потенциал, на тот случай, если мать все же увидит в ней успешную соперницу. Защитный потенциал сосредоточен в тексте примерно следующего содержания: «Я не виновата, что родилась такой замечательной, что папа хочет меня, а не тебя, мама». Ассоциируя себя с некой априорной исключительностью («принцессой»), девочка делает акцент на врожденности своей притягательности для отца - мол, природа у нее такая, что отец лезет к ней обниматься. А в своей природе она, разумеется, не виновата (мама ее такой родила, пусть на себя и обижается), – не она делает свою привлекательность, она делается сама - ее природой.

Трансформация имени «Принцесса» в имя «Ангел». Имя «Принцесса», как и имя «Дура», заключая в себе защитный потенциал от обвинения матери в организации «инцестуального эпизода» не снимает данное обвинение окончательно. Непроходящая угроза заставляет ребенка трансформировать свой защитный образ; так «Принцесса» приобретает «ангельские» черты. В контексте образования и вытеснения «инцестуального эпизода» представляют интерес два текста, извлекаемые девочкой из потенциала имени «Принцесса». Первый текст формируется девочкой для отца. Посредством данного текста символов априорной социальной исключительности девочка транслирует отцу представление о сверхценности собственных гениталий. По ее подсознательному сценарию отец видя «свою принцессу» понимает, что, на самом деле, речь идет о ее божественной вульве, с которой он имел счастие познакомится во время «инцестуального эпизода». Кроме того, через символы априорной социальной исключительности девочка транслирует отцу текст, адресованный идеальной матери, на отца данная проекция из самой глубины подсознания ложится совершенно замечательно. Содержание данного послания, примерно следующее: «Я богиня! Ты, не сможешь меня бросить, потому что без меня ты никто!». Очевидно, что оба текста, адресованных отцу, коррелируют между собой, но разница все же есть; в зависимости от адекватности матери может доминировать первый текст, а может и второй. Если мать больше «мать», то доминирует текст, транслирующий божественность вульвы; в этом случае «Принцесса» получается более женственной (сексуальной), а если мать меньше «мать», то доминирует текст, адресованный «идеальной матери», отцу транслируется чистая божественность. В этом случае «Принцесса» принимает черты некой «Аэлиты» - асексуального космического персонажа с такой же космически завышенной самооценкой.

Текст, извлекаемый девочкой из потенциала имени «Принцесса» для матери, значительно отличается от теста, адресованного отцу, о нем я говорил выше. Матери транслируется образ «послушного ребенка», это основной текст для нее, образ «Принцессы» (априорно исключительного социального существа) балансирует психику, имеет, так сказать, вспомогательное значение. Он диссонирует с образом «послушного ребенка», поэтому удерживается девочкой в подсознании, подальше от подозревающего взгляда матери, а заодно и от критики, исходящей из собственного принципа реальности.

NB. Невротическая конституция человека (его невротическое имя) зависит от представления его матери о своем ребенке. В рассматриваемом случае мать девочки категорически не выносит «принцесс», ребенок в ее представлении должен быть послушным и трудолюбивым, а девочка, к тому же, еще и целомудренной, причем, целомудренной в душе. Если бы она имела иное представление о своем ребенке, то и невротическая конституция (невротическое имя) девочки была бы иной.

Любое расщепление представления человека о себе переживается им крайне болезненно, соответственно, он старается его не допускать, а в случае возникновение устранять. Данный случай не исключение, – образ «принцессы» и «послушного ребенка» находятся в противоречии, которое девочка инстинктивно стремится устранить в образе «ангела», существе послушном, чистом и непорочном (априорно не имеющее собственных сексуальных целей), и конечно же априорно исключительном (божественном). В имени «ангел» девочка достигает всех своих целей: мама довольна, при том, что «инцестуальный эпизод» длиться - папа, как кажется девочке, продолжается смотреть на нее с вожделением. До наступления подросткового возраста психика моего анализанта находилась в относительном покое, проблемы начались после возникновения необходимости вытеснения инцестуальных фантазий (либидо первоначально начинает движение по тем каналам, которые есть, а есть только инцестуальные). Механизм вытеснения инцестуальных фантазий создается девочкой из имени «Ангел», если до этого момента имя «Ангел» было именем для мамы, то после возникновения необходимости вытеснения это имя становится собственным именем девочки – именем, что называется, для себя. На него теперь ложиться двойная нагрузка – оно должно радовать мать, и оно же должно, каким-то образом давать девочке чувство безопасности от возможности возникновения инцестуального возбуждения. Оба эти фактора, работая в тандеме, закрепляют имя «Ангел», в качестве собственного имени девочки – имени, с которым она себя однозначно идентифицирует.

Вот такой «Ангел» и пришел о мне за психоанализом. Сформированный под особенности родительского восприятия, при переходе из среды «родительского аквариума» в среду «доминантного противостояния», образ «ангела» не только перестал приносить самооценке девушке какие-либо дивиденды, но и стал работать против нее, блокируя возможность ее реализации. Муж не отец, ему не нужны символы ее сексуальной сверхценности (он их попросту не считывает), ему нужна эрекция и регулярный секс, а это все с «ангелом» крайне затруднительно. Фригидность девушки («ангел» не может возбуждаться и не может хотеть секса), позиционирующей себя мужу, как бесценный сексуальный приз для него, стала поводом для бесконечных скандалов, поставивших ее семейные отношения на грань разрыва. Главное, девушка не может понять в чем проблема, по ее подсознательному сценарию (по логике «инцестуального эпизода») муж, с расширением «отец», должен быть счастлив от возможности обладания своей «принцессой», а он все время орет и угрожает разводом. Она бесконечно худеет («ангелы» предпочитают пищу духовную), бесконечно стремится у цивилизованности, а он все рано орет (почему у него нет эрекции на нее она не понимает, у отца же была). В среде доминантного противостояния «ангельский» характер быстро прирастает виктимностью, со всеми сопутствующими издержками, если бы не возможность удаленной работы, то моя подопечная сошла бы с ума еще быстрее.
Конечно, не финансовые потери и, тем более, не угроза развода заставили мою подопечную обратится к психоанализу за помощью, эти издержки существования своего защитного образа невротики переносят стоически. Проблемой, сподвигшей девушку задуматься о своем психическом здоровье, стала потеря ею контроля за своими психическими процессами, в какой-то момент они стали совершенно неуправляемыми.

В качестве некоторого итога. Имя: «дура», «послушный ребенок», «принцесса» и «ангел» являются проявленными именами. Они, как бы, наполняют официальное (паспортное) имя девушки и, теоретически, могут быть эксплицированы ею из своего официального имени в качестве определения себя («Я-дура», «Я-принцесса» и т.д.). А вот имя «маленькая шлюха», свое «настоящее» имя, девушка не может осознать в качестве своего имени даже теоретически. Это имя является вытесняемым именем – основой ее «не-Я»; девушка может его только отвергать («Я не шлюха», «Что, я тебе шлюха какая-то»), только бороться со «шлюхой» в себе. Исключение всегда подтверждает правило, в данном случае это наиболее очевидно: если девушка и заявляет, что является «шлюхой», то совершенно ясно, что ее психическое состояние далеко до стабильного. В здравом уме заявить о себе «Я-шлюха» девушка не может по одной простой причине – это заявление имеет невыговариваемое внутреннее расширение, девушка является не просто «шлюхой», она является «шлюхой отца», а это она не только не может выговорить кому-либо, это она не может даже осознать. Почему? Потому что, это не так.

Психоаналитик проходит все эти имена анализанта в обратном порядке. Начинает психоанализ «послушная девочка – ангел», - девушке кажется, что для достижения поставленных целей ей достаточно честно выполнять психоаналитический договор. Но, когда она осознает, что за ее «честным» текстом находится вытесняемый текст от «ангела» не остается и следа; на свет является «принцесса», жестко и безапелляционно отстаивающая свое представление о мире, в том числе, и о психоанализе, она буквально глаголит истинами. Все эти истины, при ближайшем рассмотрении, оказываются интеллектуализациями, призванными исключить возможность возникновения запретного (инцестуального) сексуального возбуждения. Вместе с темой инцестуального возбуждения в анализе появляется и новый вид сопротивления – анализант превращается в «дуру» (перестает понимать происходящее на сессии), одновременно, ее психическое состояние стабилизируется.
«Маленькая шлюха» (переживание сверхценности собственных гениталий), будучи вытесняемым именем, присутствует в анализе, как перманентно действующий контекст – контекст, требующий чуть ли ни постоянного критического контроля. Когда девушка оказывается в интимном пространстве с психоаналитиком, а психоаналитик, напомню, является идеальным объектом для проекции отцовской фигуры, психоанализ наглухо блокируется возможностью поступления «инцестуального» предложения. Сама анализант не в состоянии понять, что сексуальные отношения с психоаналитиком исключены, потому что его интересует результат психоанализа (деньги, как результат эффективного психоанализа), а не ее гениталии. Даже после соответствующих разъяснений проблема ожидания сексуального предложения со стороны психоаналитика не дает анализанту полноценно включиться в анализ. «Я же знаю, что, все это ты говоришь только для того, чтобы овладеть мною. Когда уж, наконец, ты сбросишь маску психоаналитика и начнешь домогаться меня, очевидно же, что ты в меня влюблен, сколько можно играть в психоанализ», - такой примерно текст с разной интенсивностью, но перманентно транслируется анализантом из подсознания и никакая критика не способна его изменить.
Ситуация безусловно бредовая, при этом она очень логична и абсолютно необходима: об устойчивости представления о своей сексуальной сверхценности и гигантской функциональной нагрузке, лежащей на нем, я уже говорил неоднократно. Ничего удивительного, что данное представление становится навязчивым: анализант ищет подтверждения своей сексуальной сверхценности не только в кабинете психоаналитика, неосознанно она его ищет везде, и находит везде, за исключением кабинета психоаналитика.
Успех психоанализа обеспечивает активизация субъектности анализанта, осознание ею своего авторства в том, что с ней происходит и происходило. На психоаналитической сессии психоаналитик общается с человеком, - через все его имена устанавливает связь с тем, кто все организовал, с тем, кто может все и переделать. Когда анализант понимает, что ей не удастся спрятать свою субъектность: ни в имени «Ангел», ни в имени «Принцесса», ни имени» Дура», и что даже имя «Маленькая шлюха ее не защитит - не обеспечит отношение к ней, как к жертве, ей становится в жизни очень непросто. Прямым следствием обретения анализантом собственной субъектности является появление субъектности у окружающих ее людей; жизнь, как бы, уплотняется – резко возрастает плотность социальной среды, но, одновременно, психическое состояние анализанта, как ни парадоксально это звучит, заметно улучшается.