Символ – это присутствующее отрицание человеком собственной реальности и, соответственно, попытка имитации им реальности самого себя.

Присутствующее в символе, но отсутствующее в реальности, содержание является искомым для человека, но отсутствующим у него, в его представлении о себе. Отрицаемое символом содержание присутствует в вытесняемом человеком представлении о себе.

Символ – это всегда посылка другому, в ней человек хочет предстать перед другим в нужном для себя контексте. Чтобы другой считывал содержание, заложенное человеком в транслируемый символ, символ берется им у другого. Такой символ можно назвать «социальным». Именно другой является источником социального символа, используемого человеком для трансляции другому нужного себе содержания. Если человек использует имманентный символ, то другой может считать его неверно - неожиданным для человека образом. Противоположным социальному является имманентный символ.
Имманентным является символ, который человек навязывает обществу в качестве канала трансляции нужного себе содержания.

Символ всегда есть символ социального статуса. Формально символы делятся на повышающие социальный статус и понижающие его, другое дело, что посредством любого символа человек пытается протащить через критику своего принципа реальности одно и тоже - бред своей априорной социальной исключительности. Посредством социальных символов, повышающих статус, человек делает это с меньшими издержками, посредством символов, понижающих социальный статус, с большими, но и в том, и другом случае успех возможен. Успех обусловлен тем, что любой бред, в том числе и бред априорной социальной исключительности обретает устойчивость посредством интерпретации человеком реакции на него актуального социального окружения. Интерпретируя реакцию актуального социального окружения, человек всегда протащит нужный для себя вывод, в данном случае, идею о своей априорной социальной исключительности. Когда человеку аплодируют, когда им восхищаются, завидуют или просто с удивлением оборачиваются, он говорит себе примерно следующее: «Быдло (народ, публика, электорат, потребители и пр.) видят во мне Бога и радуются встрече!». Когда общество агрессивно и нелицеприятно отторгает человека, он делает ровно такой же вывод: «Я – Бог, быдло чувствует свою ничтожность, поэтому и злится!». Последний вариант связан с использованием имманентных символов для трансляции другому своей априорной социальной исключительности. По вполне понятным причинам второй вариант быстрее приводит человека к сумасшествию нежели первый: нет лучшего способа стабилизации шизофрении чем деньги и аплодисменты.

Примерами социального символа могут служить: аплодисменты, награды, звания, дипломы, статусные деньги, статусные вещи, статусная внешность и пр. Самым иллюстративным примером в данном случае являются аплодисменты. На социальный символ человек работает, так или иначе, он его зарабатывает у своего референтного социума. Строго говоря, человек зарабатывает на возможность интерпретировать реакцию своего референтного социума на транслируемый им символ, именно данная интерпретация подтвердит обоснованность его претензии на статус априорной исключительной социальной единицы. Основание для такой интерпретации незаконные (не может быть законных оснований для априорной исключительности), но они есть. Зарабатывая себе на символ статуса человек поднимает или поддерживает статус своего референтного социума, тот в ответ выдает человеку символы особого социального статуса, которые тот, в свою очередь, уже интерпретирует, как поклонение быдла Богу. Выиграл человек чемпионат мира, а смотрит на тебя как Бог; купил человек статусный автомобиль и уже «элита»: снялся человек в фильме и уже «звезда», снялся человек в рекламе и туда же; родился человек внутри Садового кольца и «благородство» из него уже не вытравить и пр. И тут мы потихоньку сползаем к имманентным символам. Если человек родился и живет в своей квартире, где-нибудь в центре Москвы, то это может поднять статус его родственников, живущих где-нибудь в провинции, соответственно, москвич с такой пропиской имеет хоть и весьма шаткое, но все же основание для игры в Бога, особенно, если его родственники имеют теоретическую возможность у него пожить. А вот если с этим москвичом что-нибудь случилось, и его прописка осталась в прошлом, и он живет у своих родственников в провинции, по-прежнему гордясь тем, чего у него уже нет, то в этом случае, символ его априорной социальной исключительности (прописка в центре Москвы) превращается из социального в имманентный, и он может легко нарваться на нелицеприятную агрессию тех же родственников.

Имманентные символы, в отличии от социальных, не зарабатываются человеком у своего референтного социума в качестве возможности трансляции представления о своей априорной социальной исключительности, а навязываются ему в этом качестве. Если социальный символ повышает статус визави, то имманентный понижает его. Примерами имманентных символов богата шизофрения; здесь и псевдофилософская демагогия, то, что психиатры называют «философская интоксикация», и демонстративное пренебрежение общественными нормами, в том числе, и гигиеническими (синдром «Диогена»), и навязчивая гомосексуальная символика и пр. Общим местом всех имманентных символов является демонстрация человеком другому своего потенциала, в качестве неопровержимого доказательства априорного социального превосходства над ним. Акцент здесь стоит на том, что доказательством априорного превосходства над другим в имманентном символе является именно потенциал, а не продукт, как в социальном символе.

Социальные и имманентные символы – это явления одного порядка: и те и другие служат для человека средством трансляции другому представления, а, по сути, бреда, своей априорной социальной исключительности. Социальные символы в отличии от имманентных сложнее, как в получении, так и в эксплуатации, попробуйте, например стать доктором наук, чемпионом мира или купить статусный автомобиль, но транслировать через них бред своей исключительности проще, издержек несоизмеримо меньше. Парадокс в том, что человек стремится транслировать представление о своей априорной социальной исключительности именно через имманентные символы, стремится превратить имманентные символы в социальные. Дело в том, что, культивируя бред априорной социальной исключительности человек не так абсурден, как может показаться на первый взгляд, данный бред имеет внутреннюю логику: раздавая окружающим статус «быдла» человек хочет в их лице обрести идеальную мать, эталоном которой является бессубъектный персонаж - «материнская утроба». Данный сценарий подсознательный, причем, лежит он на самом дне подсознания человека. Для человека он совсем не очевиден, что, впрочем, не мешает ему быть вторым по значимости фактором, определяющим его реакции.

Главным фактором, определяющим реакции человека, является динамика его статического бессознательного, в частности, плотность его субъектности. Подробнее обо всем этом в работах, посвященных статическому бессознательному.

На самом дне подсознания человека лежит опыт его безусловного приятия, - когда-то, когда он был в утробе матери, он представлял для нее безусловную ценность, был ценен ей сам по себе. Данный опыт фиксирован в психике, как эталон, как норма, как точка отсчета. Человек точно знает, что когда-то и где-то он был ценен для кого-то сам по себе, что когда-то и где-то не было конфликтов самолюбий и он был единственным Богом в мире, и это было прекрасно. Это человек точно знает; не знает где и когда, но точно знает, что это было, а значит, может быть, значит, может случится снова, значит, можно этот опыт искать. Вот и ищет человек «быдло», того кто не имеет субъектности, для кого он будет безусловной ценностью, единственным Богом. Кто будет его ценить просто так, не за продукт, а за потенциал, а лучше за дерьмо, выделенное его божественным телом; одним словом, ищет человек «идеальную» мать и ищет не без основания. Это основание и ведет человека по пути именно имманентных символов. Логика обретения «идеальной» матери не предполагает ее завоевания! «Идеальная» мать должна любить просто так, буквально за божественные какашки, производимые божественным телом ее божественного ребенка; она должна быть счастлива от долгожданного обретения своего потерянного Бога. Социальные символы здесь не подходят. С помощью социальных символов человек «покупает» себе мать, что противоречит его подсознательному сценарию, согласно которому мать должна любить его «просто так». Мать, которую человек «покупает» посредством социальных символов, строго говоря вообще не является для человека матерью, - она является «злой» матерью – матерью любовь которой нужно «покупать», если не хочешь быть выброшенным на помойку. Поэтому, даже если у человека есть социальные символы и он использует их в публичном пространстве, в качестве средства трансляции своей априорной социальной исключительности, он непременно переходит на имманентные, как только остается с тем другим, которому он делегирует функцию матери. По мере развития психоза человек становится менее критичным при выборе другого на роль своей «идеальной» матери, на эту роль он назначает буквально каждого, кто не хамит ему при встрече; соответственно, круг тех, кто вынужден нюхать его имманентную символику возрастает кратно; понятно, что кратно возрастает и агрессия окружающих, и его отторжение обществом.

В попытке трансляции другому представления о своей априорной социальной исключительности, посредством соответствующих символов, при всей абсурдности, как идеи априорной социальной исключительности, так и идеи идеальной матери, определенная логика есть – у другого в этой схеме, в качестве прототипа, есть вполне себе объективное переживание утробного комфорта. Подсознательная проблема, названная мной «первичной детской психотравмой», если не решается, то, по крайней мере, стабилизируется; пусть не напрямую, пусть только посредством интерпретации, но человек находит свою «идеальную» мать. А вот бессознательная проблема «связанности» собственной субъектности с помощью символов не решается совсем. Опосредованная реализация собственной субъектности, реализация посредством символов субъектности (божественности), однозначно маркируется принципом реальности как фальшивая, что, впрочем, не отменяет попыток человека «развязаться» именно посредством символов субъектности. Вероятно, именно данное противоречие движет развитием цивилизации, под которым, в данном случае, я понимаю поиск человеком более адекватных символов для продолжения своей игры в «Бога».